Пьер только не знал того, что там, где ему
подносили хлеб-соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и
ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами-мужиками села,
теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в
величайшем разорении. Он не знал, что вследствие того, что перестали по его
приказу посылать ребятниц-женщин с грудными детьми на барщину, эти самые
ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что
священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что
собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги
были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания
воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только
на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на
уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена
барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям,
и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал
из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику-брату, как он
называл великого мастера.
«Как легко, как мало усилия нужно, чтобы
сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!»
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью,
но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще
больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый
человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой,
увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее
обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения
крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с
управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и
что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на
том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для
исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии
поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и
имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о
том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой
и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать.
Глава 11
В самом счастливом состоянии духа возвращаясь
из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к
своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской
местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми
лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной
деревни, за вновь вырытым, полно-налитым прудом, с необросшими еще травой
берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших
сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных
построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым
фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и
ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка,
выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами.
На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые,
на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого
края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски,
сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и
чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он
видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не
отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках
пробежал вперед и постучался в дверь.
— Ну, что там? — послышался резкий, неприятный
голос.
— Гость, — отвечал Антон.
— Проси подождать, — и послышался отодвинутый
стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с
выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и,
подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
— Вот не ждал, очень рад, — сказал князь
Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на
своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были
ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший,
мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать
радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг;
но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем-то
одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это
всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали
коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго.
Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде-отрывочно сказанном,
на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его
занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер
во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он
слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о
прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать
участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем
Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему
совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности
подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал
себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей
показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот,
который был в Петербурге.
— Я не могу вам сказать, как много я пережил
за это время. Я сам бы не узнал себя.
— Да, много, много мы изменились с тех пор, —
сказал князь Андрей.
— Ну а вы? — спрашивал Пьер, — какие ваши
планы?
— Планы? — иронически повторил князь Андрей. —
Мои планы? — повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. — Да вот
видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в
состаревшееся лицо (князя) Андрея.
— Нет, я спрашиваю, — сказал Пьер, — но князь
Андрей перебил его:
