— Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не
долго — скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что-то, но отец не
допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
— Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!..
Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему,
что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет — она, а я на Бурьенке
женюсь!.. Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме
больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему
переедешь? — обратился он к княжне Марье: — с Богом, по морозцу, по морозцу… по
морозцу!..
После этой вспышки, князь не говорил больше ни
разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в
отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый —
разговор о мачехе и любезности к m-lle Bourienne.
— Отчего же мне на ней не жениться? — говорил
он дочери. — Славная княгиня будет! — И в последнее время, к недоуменью и
удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно
начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала
князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая
надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия
были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому
человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне
ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни.
Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди — юродивые и странники, посещавшие
ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она
жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на
земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло
друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия.
«Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое
счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея
более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают,
и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть
мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, — Христос, сын Бога сошел на землю
и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся
за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? — думала княжна
Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами
приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того,
чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить
семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к
чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая
вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые
покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50-ти-летняя,
маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30-ти лет босиком и в веригах.
Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете
одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, — княжне Марье вдруг с
такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни,
что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна
Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было — ей
надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному
духовнику-монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом
подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы:
рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду,
княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время
для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она
возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого
смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из
дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище,
шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие
без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в
конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и
блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею
привыкнуть, полюбить — пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги
подкосятся, и лягу и умру где-нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую
пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!..» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького
Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что
она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.
Часть четвертая
Глава 1
Библейское предание говорит, что отсутствие
труда — праздность была условием блаженства первого человека до его падения.
Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё
тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны
снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не
можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны
за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи
праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну
сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной
праздности пользуется целое сословие — сословие военное. В этой-то обязательной
и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность
военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это
блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором
он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым,
которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона],
но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который
был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому
находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора
бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков-родителей.
