— Вот пишет, — говорила она, показывая сыну
письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда
есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, — пишет, что не
приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь!
Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это
уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз,
как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, — заключала
она всякий раз: — он отличный человек.
Глава 2
Первое время своего приезда Николай был
серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти
глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с
плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос,
куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у
него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем
пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался
недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со
страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё
возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова,
сыпавшиеся одно за другим.
— Разбойник! Неблагодарная тварь!.. изрублю
собаку… не с папенькой… обворовал… — и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и
страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за
шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время
между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего,
мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и
убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в
Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и
многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой
клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными
лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и
возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из
коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них
внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том,
что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что
теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о
том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его
двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону
сына и с робкой улыбкой сказал ему:
— А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно
погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего
не пойму здесь, в этом дурацком мире».
— Ты рассердился, что он не вписал эти 700
рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не
посмотрел.
— Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что
сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
— Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он
чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был
перед своими детьми но не знал, как поправить это) — Нет, я прошу тебя заняться
делами, я стар, я…
— Нет, папенька, вы простите меня, ежели я
сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и
транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал
когда-то, но по странице транспорт — ничего не понимаю», сказал он сам себе и с
тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына,
сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и
спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
— А вот как, — отвечал Николай. — Вы мне
сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса,
но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! — и он разорвал вексель, и этим
поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой
Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся
еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была
заведена у старого графа.
Глава 3
Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную
осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко-зелено отделялась от полос
буреющего, выбитого скотом, озимого и светло-желтого ярового жнивья с красными
полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами
между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко-красными
островами посреди ярко-зеленых озимей. Русак уже до половины затерся
(перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше
собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова
уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете
охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в
отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14-го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и
колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой
Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого
ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на
землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье
сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся
ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья.
Земля на огороде, как мак, глянцевито-мокро чернела, и в недалеком расстоянии
сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с
натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая,
широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина,
встала, потянулась назад и легла по-русачьи, потом неожиданно вскочила и
лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной
дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило
(хвост), стала тереться о ноги Николая.
