Волк приостановил бег, неловко, как больной
жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь
прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же
минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила
одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому
месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника
и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее
комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами
над красным, потным лицом.
— Улюлюлю, улюлю!.. — кричал он. Когда он
увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
— Ж… — крикнул он, грозясь поднятым арапником
на графа.
— Про…ли волка-то!.. охотники! — И как бы не
удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей
злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого
мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь
улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было:
он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также
перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не
перехватил его.
Глава 5
Николай Ростов между тем стоял на своем месте,
ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему
собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал
то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и
матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что
где-нибудь травили, и что что-нибудь случилось неблагополучное. Он всякую
секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о
том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда
сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы
волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с
которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной
причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, — сделать это для меня! Знаю,
что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на
меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда
смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса
упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с
двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку
дядюшки, чуть видневшегося из-за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а
что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем
несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его
воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не
желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и
прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и
увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что-то. «Нет, это не
может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при
совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье — и
так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам
и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул
тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою
спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно
убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они
лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув
голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних
ляжках.
— Улюлюлю! — шопотом, оттопыривая губы,
проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай
почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором
висели войлоки шерсти.
— Пускать — не пускать? — говорил сам себе
Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся
физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не
виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к
охотнику голову, остановился — назад или вперед? Э! всё равно, вперед!.. видно,
— как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким,
редким, вольным, но решительным скоком.
— Улюлю!.. — не своим голосом закричал Николай,
и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через
водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки.
Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни
собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив
свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи
зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе…
вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы
наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться
на передние ноги.
— Улюлюлюлю! — кричал Николай.
Красный Любим выскочил из-за Милки,
стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в
ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул
зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния
всеми собаками, не приближавшимися к нему.
— Уйдет! Нет, это невозможно! — думал Николай,
продолжая кричать охрипнувшим голосом.
— Карай! Улюлю!.. — кричал он, отыскивая
глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых
сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя,
наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было
видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел
тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и
охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю,
муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к
волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него,
приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами — и окровавленный, с
распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
— Караюшка! Отец!.. — плакал Николай…
