Николай, не разговаривая с охотником, попросил
сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная,
Илагинская охота.
Охотник-победитель въехал в толпу охотников и
там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы
были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым,
и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и
позволил травить своему охотнику из-под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и
всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и
своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим
врагом. Он озлобленно-взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в
руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего
врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал
подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной
вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине
представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым
графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что
очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего
себе травить из-под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему
свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает
что-нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги
дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой
бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня
представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много
слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника,
настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который
он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай
согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями.
Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин
поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и
с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой
небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом
(мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он
слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице-сучке видел соперницу
своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае
нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую
суку.
— Хороша у вас эта сучка! — сказал он
небрежным тоном. — Резва?
— Эта? Да, эта — добрая собака, ловит, —
равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год
тому назад отдал соседу три семьи дворовых. — Так и у вас, граф, умолотом не
хвалятся? — продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому
графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза
своей шириной.
— Хороша у вас эта чернопегая — ладна! —
сказал он.
— Да, ничего, скачет, — отвечал Николай. «Вот
только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!»
подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто
подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
— Я не понимаю, — продолжал Илагин, — как
другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф.
Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же
лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры
считать, сколько привез — мне всё равно!
— Ну да.
— Или чтоб мне обидно было, что чужая собака
поймает, а не моя — мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф?
Потом я сужу…
— Ату — его, — послышался в это время
протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре
жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: — А — ту — его! (Звук этот
и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
— А, подозрил, кажется, — сказал небрежно
Илагин. — Что же, потравим, граф!
— Да, подъехать надо… да — что ж, вместе? —
отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих
соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну
что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным
подвигаясь к зайцу.
— Матёрый? — спрашивал Илагин, подвигаясь к
подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
— А вы, Михаил Никанорыч? — обратился он к
дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
— Что мне соваться, ведь ваши — чистое дело марш!
— по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я
посмотрю!
— Ругай! На, на, — крикнул он. — Ругаюшка! —
прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду,
возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое
этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым
арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте,
заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё
двигалось медленно и степенно.
