— Соня, ты поди разбуди его, — сказала Наташа.
— Скажи, что я его зову петь. — Она посидела, подумала о том, что это значит,
что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том,
опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним
вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что
этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь
есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал
и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она
встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки
и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, — а князя Андрея
не было, и была всё прежняя жизнь.
— А, вот она, — сказал Илья Андреич, увидав
вошедшую Наташу. — Ну, садись ко мне. — Но Наташа остановилась подле матери,
оглядываясь кругом, как будто она искала чего-то.
— Мама! — проговорила она. — Дайте мне его,
дайте, мама, скорее, скорее, — и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры
старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же
лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала
Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних
за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в
диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные
разговоры.
Глава 10
— Бывает с тобой, — сказала Наташа брату,
когда они уселись в диванной, — бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не
будет — ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
— Еще как! — сказал он. — У меня бывало, что
всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что
умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и
так мне вдруг скучно стало…
— Ах, я это знаю. Знаю, знаю, — подхватила
Наташа. — Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за
сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не
забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех-всех жалко. И,
главное, я не виновата была, — сказала Наташа, — ты помнишь?
— Помню, — сказал Николай. — Я помню, что я к
тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно
мы смешные были. У меня тогда была игрушка-болванчик и я его тебе отдать хотел.
Ты помнишь?
— А помнишь ты, — сказала Наташа с задумчивой
улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в
кабинет, еще в старом доме, а темно было — мы это пришли и вдруг там стоит…
— Арап, — докончил Николай с радостной
улыбкой, — как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во
сне видели, или нам рассказывали.
— Он серый был, помнишь, и белые зубы — стоит
и смотрит на нас…
— Вы помните, Соня? — спросил Николай…
— Да, да я тоже помню что-то, — робко отвечала
Соня…
— Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у
мама, — сказала Наташа. — Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот
ты помнишь!
— Как же, как теперь помню его зубы.
— Как это странно, точно во сне было. Я это
люблю.
— А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг
две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо
было?
— Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на
крыльце выстрелил из ружья. — Они перебирали улыбаясь с наслаждением
воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания,
те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с
действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему-то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя
воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они
вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического
чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь
подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они
вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому
что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки
зашьют.
— А я помню: мне сказали, что ты под капустою
родилась, — сказала Наташа, — и помню, что я тогда не смела не поверить, но
знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери
диванной высунулась голова горничной. — Барышня, петуха принесли, — шопотом
сказала девушка.
— Не надо, Поля, вели отнести, — сказала
Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной,
Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и
арфа издала фальшивый звук.
— Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой
любимый Nocturiene мосье Фильда, — сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе,
Николаю и Соне, сказал: — Молодежь, как смирно сидит!
— Да мы философствуем, — сказала Наташа, на
минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на
цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на
свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно,
но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
— Знаешь, я думаю, — сказала Наташа шопотом,
придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо
перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что-нибудь
новое, — что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того
довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
— Это метампсикоза, — сказала Соня, которая
всегда хорошо училась и все помнила. — Египтяне верили, что наши души были в
животных и опять пойдут в животных.
— Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были
в животных, — сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, — а я
знаю наверное, что мы были ангелами там где-то и здесь были, и от этого всё
помним…
— Можно мне присоединиться к вам? — сказал
тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
