Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в
обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню,
отыскивал при этом всё переменяющем свете, из-под бровей и усов свою ту прежнюю
и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он
вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах
пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный
воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в
волшебном царстве.
— Соня, тебе хорошо? — изредка спрашивал он.
— Да, — отвечала Соня. — А тебе?
На середине дороги Николай дал подержать
лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
— Наташа, — сказал он ей шопотом
по-французски, — знаешь, я решился насчет Сони.
— Ты ей сказал? — спросила Наташа, вся вдруг
просияв от радости.
— Ах, какая ты странная с этими усами и
бровями, Наташа! Ты рада?
— Я так рада, так рада! Я уж сердилась на
тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце,
Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой
без Сони, — продолжала Наташа. — Теперь я так рада, ну, беги к ней.
— Нет, постой, ах какая ты смешная! — сказал
Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что-то новое,
необыкновенное и обворожительно-нежное, чего он прежде не видал в ней. —
Наташа, что-то волшебное. А?
— Да, — отвечала она, — ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она
теперь, — думал Николай, — я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что
бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
— Так ты рада, и я хорошо сделал?
— Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей
поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я
с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее
сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
— Так хорошо? — сказал Николай, еще раз
высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя
сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый,
улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из-под собольего
капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его
будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как
они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая
пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о
том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут
счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера
приготовленные Дуняшей зеркала. — Только когда всё это будет? Я боюсь, что
никогда… Это было бы слишком хорошо! — сказала Наташа вставая и подходя к
зеркалам.
— Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, —
сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. — Какого-то с усами вижу, — сказала
Наташа, видевшая свое лицо.
— Не надо смеяться, барышня, — сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной
положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго
она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с
слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя
Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она
была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала.
Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
— Отчего другие видят, а я ничего не вижу? —
сказала она. — Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, — сказала она. —
Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и
стала смотреть.
— Вот Софья Александровна непременно увидят, —
шопотом сказала Дуняша; — а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа
шопотом сказала:
— И я знаю, что она увидит; она и прошлого
года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!»
прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое
она держала, и закрыла глаза рукой.
— Ах, Наташа! — сказала она.
— Видела? Видела? Что видела? — вскрикнула
Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела
замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»…
Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не
знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза
рукою.
— Его видела? — спросила Наташа, хватая ее за
руку.
— Да. Постой… я… видела его, — невольно
сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его — Николая
или его — Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела?
Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не
видала?» мелькнуло в голове Сони.
— Да, я его видела, — сказала она.
— Как же? Как же? Стоит или лежит?
— Нет, я видела… То ничего не было, вдруг
вижу, что он лежит.
— Андрей лежит? Он болен? — испуганно
остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
— Нет, напротив, — напротив, веселое лицо, и
он обернулся ко мне, — и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что
она видела то, что говорила.
— Ну а потом, Соня?…
— Тут я не рассмотрела, что-то синее и
красное…
— Соня! когда он вернется? Когда я увижу его!
Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… — заговорила
Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после
того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и
смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
