— Vraiment? [Право?] — сказала княжна Марья,
глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. — «Мне бы легче
было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую.
И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче
стало. Он мне подал бы совет!»
— Пошли бы вы за него замуж? — спросил Пьер.
— Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я
пошла бы за всякого, — вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе,
сказала княжна Марья. — Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и
чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него
сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно —
уйти, а куда мне уйти?…
— Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
— Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте
меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно
расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она
только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит,
что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает — горя о
том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
— Слышали ли вы про Ростовых? — спросила она,
чтобы переменить разговор. — Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже
жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
— А как он смотрит теперь на это дело? —
спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
— Но что же делать? До года остается только
несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от
первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею.
Вы их давно знаете, — сказала княжна Марья, — скажите мне, положа руку на
сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю
правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против
воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих
оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось
недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось,
чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее
чувствовал, чем думал.
— Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, —
сказал он, покраснев, сам не зная от чего. — Я решительно не знаю, что это за
девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не
знаю: вот всё, что можно про нее сказать. — Княжна Марья вздохнула и выражение
ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
— Умна она? — спросила княжна Марья. Пьер
задумался.
— Я думаю нет, — сказал он, — а впрочем да.
Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. —
Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
— Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это
скажите, ежели увидите ее прежде меня.
— Я слышал, что они на днях будут, — сказал
Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том,
как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и
постарается приучить к ней старого князя.
Глава 5
Женитьба на богатой невесте в Петербурге не
удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился
в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами — Жюли и княжной
Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему
привлекательнее Жюли, ему почему-то неловко было ухаживать за Болконской. В
последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки
заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала
его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей
свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев,
она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что
она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была
прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во-первых она стала очень
богатой невестой, а во-вторых то, что чем старее она становилась, тем она была
безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не
принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и
оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад
побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17-ти-летняя барышня, чтобы не
компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и
обращался с ней не как с барышней-невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым
приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у
Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12-м
часу ночи и засиживающихся до 3-го часу. Не было бала, гулянья, театра, который
бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это,
Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в
дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там.
Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как
будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего
подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже
верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей
веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время.
Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению
хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными
играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые
молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое
настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и
уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы,
исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о
его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые
она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой
альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos
sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские
деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию. ]
В другом месте он нарисовал гробницу и
написал:
«La mort est secourable et la mort est
tranquille
