— Для этого я бы советовал вам… — начал было
Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная
мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв
свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине
речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно-раздраженного и нерешительного
лица и сказал: — Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда.
Напротив… — Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё
раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным
ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть
ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул
румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: — «Вы знаете мои чувства к вам!»
Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но
она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать,
что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за
пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила
то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях,
обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве
блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей
свадьбы.
Глава 6
Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и
Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, — а
нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день;
кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и
нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы
представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен;
кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому
Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой,
давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали
во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь
свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также
прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто
упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых
возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась
домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги
и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням,
одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день
приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало
человека три-четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь
заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала
исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам
в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и
в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их
прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову,
стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы
было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы
она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить
гостей и их вещи.
— Графские? — сюда неси, говорила она,
указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. — Барышни, сюда налево. Ну, вы
что лебезите! — крикнула она на девок. — Самовар чтобы согреть! — Пополнела,
похорошела, — проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с
мороза Наташу. — Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, — крикнула она на
графа, хотевшего подойти к ее руке. — Замерз, небось. Рому к чаю подать!
Сонюшка, bonjour, — сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя
свое слегка-презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги,
пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
— Душой рада, что приехали и что у меня
остановились, — говорила она. — Давно пора, — сказала она, значительно взглянув
на Наташу… — старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним
познакомиться. Ну да об этом после поговорим, — прибавила она, оглянув Соню
взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. — Теперь
слушай, — обратилась она к графу, — завтра что же тебе надо? За кем пошлешь?
Шиншина? — она загнула один палец; — плаксу Анну Михайловну? — два. Она здесь с
сыном. Женится сын-то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее
убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их — она
указала на барышень — завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер-Шельме заедем.
Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что!
Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно
два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день — новая мода. Да у тебя-то у
самого какие дела? — обратилась она строго к графу.
— Всё вдруг подошло, — отвечал граф. — Тряпки
покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша
будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
— Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня
как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, —
сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и
крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила
барышень к Иверской и к m-me Обер-Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны,
что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя.
Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме
Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
— Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с
женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она
указала на аршин от земли). — Наташа радостно краснела. — Я его люблю и всю
семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал,
чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без
него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно.
Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё
и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от
застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело
любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских
дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного
князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей
ничего не нужно было.
