Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она
сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня
стояла над ней и целовала ее в волосы.
— Наташа, об чем ты? — говорила она. — Что
тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
— Нет, ежели бы ты знала, как это обидно…
точно я…
— Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так
что тебе за дело? Поцелуй меня, — сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою
подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
— Я не могу сказать, я не знаю. Никто не
виноват, — говорила Наташа, — я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он
не едет!..
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья
Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не
замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом
и другими гостями.
Глава 8
В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на
которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было
отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее
предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись
в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало
грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не
так как прежде, с какой-то глупой робостью перед чем-то, а по новому, просто,
обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми
искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и
потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его — как я вижу
эти глаза! думала Наташа. — И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его
одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе
детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это
время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», — и она отошла от
зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. — «И как может Соня так
ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала
она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой
размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей
нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать
от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете,
сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни
фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда
она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета
Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья;
вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и
продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из-за притворенных дверей
уже слышались звуки музыки.
— Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,
] — прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и
отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды
лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер.
Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым
взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя
платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных
лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее
обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый
рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и
Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили
на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем
Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели
на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей
говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была
особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с
равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не
отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную
рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась,
комкая афишу.
— Посмотри, вот Аленина — говорила Соня, — с
матерью кажется!
— Батюшки! Михаил Кирилыч-то еще потолстел, —
говорил старый граф.
— Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
— Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно
жениха с невестой. — Друбецкой сделал предложение!
— Как же, нынче узнал, — сказал Шиншин,
входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по
которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной
шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с
матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту
Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья
смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что-то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!»
подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты:
напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле
Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та
атмосфера — жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она
отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении,
вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в
свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала
она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди
партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с
огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он
стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы,
так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись
стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул
краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
— Узнала? — спросил он. — И откуда он взялся,
— обратился граф к Шиншину, — ведь он пропадал куда-то?
