Старик казался оживленнее обыкновенного.
Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из-за сочувствия к брату, Пьер
видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них,
Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что
нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни
было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение
которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с
отцом, то с Десалем, швейцарцем-воспитателем, и казался оживленнее
обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал
Пьер.
Глава 22
В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы
исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер,
передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том,
как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье
Дмитриевне.
— Наташа непременно хочет видеть графа Петра
Кирилловича, — сказала она.
— Да как же, к ней что ль его свести? Там у
вас не прибрано, — сказала Марья Дмитриевна.
— Нет, она оделась и вышла в гостиную, —
сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
— Когда это графиня приедет, измучила меня
совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, — обратилась она к Пьеру. — И
бранить-то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом
(совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной.
Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности,
подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она
ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась,
тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она
выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
— Петр Кирилыч, — начала она быстро говорить —
князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, — поправилась она (ей
казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). — Он говорил мне
тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до
сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось
так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
— Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он
прост… простил меня. — Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
— Да… я скажу ему, — говорил Пьер, — но… — Он
не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая
могла притти Пьеру.
— Нет, я знаю, что всё кончено, — сказала она
поспешно. — Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я
ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить
меня за всё… — Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости
переполнило душу Пьера.
— Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, —
сказал Пьер; — но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
— Я бы желал знать, любили ли вы… — Пьер не
знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, — любили ли вы этого
дурного человека?
— Не называйте его дурным, — сказала Наташа. —
Но я ничего — ничего не знаю… — Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви
охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не
заметят.
— Не будем больше говорить, мой друг, — сказал
Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот
его кроткий, нежный, задушевный голос.
— Не будем говорить, мой друг, я всё скажу
ему; но об одном прошу вас — считайте меня своим другом, и ежели вам нужна
помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому-нибудь — не теперь, а
когда у вас ясно будет в душе — вспомните обо мне. — Он взял и поцеловал ее
руку. — Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… — Пьер смутился.
— Не говорите со мной так: я не стою этого! —
вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он
знал, что ему нужно что-то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился
сам своим словам.
— Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди
для вас, — сказал он ей.
— Для меня? Нет! Для меня всё пропало, —
сказала она со стыдом и самоунижением.
— Все пропало? — повторил он. — Ежели бы я был
не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы
сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней
заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из
комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в
переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в
рукава надел шубу и сел в сани.
— Теперь куда прикажете? — спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать
теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в
сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с
тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из-за слез
взглянула на него.
— Домой, — сказал Пьер, несмотря на десять
градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно-дышавшей
груди.
