— Il a eu encore un coup, il y a une
demi-heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар.
Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли,
что при слове «удар» ему представился удар какого-нибудь тела. Он, недоумевая,
посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется
болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь
на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом.
Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники,
люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и
наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала
Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
— La bonte divine est inepuisable. C`est la
ceremonie de l`extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие
неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте. ]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру,
и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто-то из прислуги — все
прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в
эту комнату.
Глава 23
Пьер хорошо знал эту большую, разделенную
колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за
колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под
шелковыми занавесами, а с другой — огромный киот с образами, была красно и ярко
освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными
ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном
вверху снежно-белыми, не смятыми, видимо, только — что перемененными подушками,
укрытая до пояса ярко-зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная
фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших
льва, над широким лбом и с теми же характерно-благородными крупными морщинами
на красивом красно-желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые,
большие руки его были выпростаны из-под одеяла и лежали на нем. В правую руку,
лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была
восковая свеча, которую, нагибаясь из-за кресла, придерживал в ней старый
слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих
одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в
руках, и медленно-торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие
княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и
решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила
всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою
печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь
Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным
стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со
свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял
персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле
Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось,
говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская
прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало,
крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое
пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем
значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через
всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный
наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была
свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с
родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго
не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо,
чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться,
чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В
середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом
сказали что-то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и
обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным,
из-за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз-доктор, — стоявший без
зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца,
которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность
совершающегося обряда и даже одобряет его, — неслышными шагами человека во всей
силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его
свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и
задумался. Больному дали чего-то выпить, зашевелились около него, потом опять
расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва
Пьер заметил, что князь Василий вышел из-за своей спинки стула и, с тем же
видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других,
ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его,
присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к
высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба
скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на
свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все
другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним
нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался
голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием
таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё
зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны
выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
— Непременно надо перенести на кровать, здесь
никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и
слуги, что Пьер уже не видал той красно-желтой головы с седою гривой, которая,
несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него
из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей,
обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
— За мою руку держись, уронишь так, —
послышался ему испуганный шопот одного из слуг, — снизу… еще один, — говорили
голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как
будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
