— Peut-etre plus tard je vous dirai, mon cher,
que si je n`avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon
oncle avant-hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n`a pas
eu le temps. J`espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere.
[После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что
бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса,
но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца. ]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво
краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна
Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала
Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что
граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только
трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того
трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, — кто
лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил
в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на
которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался
скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C`est penible, mais
cela fait du bien; ca eleve l`ame de voir des hommes, comme le vieux comte et
son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда
видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын, ] говорила она. О
поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под
большим секретом и шопотом.
Глава 25
В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича
Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но
ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого
князя. Генерал-аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de
Prusse, [король прусский, ] с того времени, как при Павле был сослан в деревню,
жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней
компаньонкой, m-lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен. ] И в новое царствование,
хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в
деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст
доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть
только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только
две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери
и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей
уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях.
Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей
математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением
над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие
для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до
последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же
неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми,
окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно-требователен, и
потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не
легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в
отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый
начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к
нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался
назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой
официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время
как отворялась громадно-высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном
парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими
бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых
блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению,
княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и
со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и
каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик-слуга
тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из-за двери слышались равномерные звуки
станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и
остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое
дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами,
очевидно, беспрестанно-употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и
планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол
для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный
станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, — всё
выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям
небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому
налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много
выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с
педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку,
и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и
только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и
вместе с тем внимательно-нежно оглядев ее:
— Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой,
и подвинул ногой свое кресло.
— На завтра! — сказал он, быстро отыскивая
страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
— Постой, письмо тебе, — вдруг сказал старик,
доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой,
и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при
виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
— От Элоизы? — спросил князь, холодною улыбкой
выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
— Да, от Жюли, — сказала княжна, робко
взглядывая и робко улыбаясь.
— Еще два письма пропущу, а третье прочту, —
строго сказал князь, — боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
— Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка, ] —
отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
— Третье, я сказал, третье, — коротко крикнул
князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с
чертежами геометрии.
