Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице
князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел
на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка
покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже
проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался
из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей
хотелось вознаградить потерянное время.
— Non, mais figurez-vous, la vieille comtesse
Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si
elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова,
с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…]
Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же
смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая,
румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая
петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по
голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же
разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе
была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились
люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней
толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все
домашние: Михаил Иванович, m-lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу,
который с-глазу-на-глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый
князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал,
кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
— Едешь? — И он опять стал писать.
— Пришел проститься.
— Целуй сюда, — он показал щеку, — спасибо,
спасибо!
— За что вы меня благодарите?
— За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку
не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! — И он продолжал писать,
так что брызги летели с трещавшего пера. — Ежели нужно сказать что, говори. Эти
два дела могу делать вместе, — прибавил он.
— О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на
руки оставляю…
— Что врешь? Говори, что нужно.
— Когда жене будет время родить, пошлите в
Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая,
уставился строгими глазами на сына.
— Я знаю, что никто помочь не может, коли
натура не поможет, — говорил князь Андрей, видимо смущенный. — Я согласен, что
и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей
наговорили, она во сне видела, и она боится.
— Гм… гм… — проговорил про себя старый князь,
продолжая дописывать. — Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся
к сыну и засмеялся.
— Плохо дело, а?
— Что плохо, батюшка?
— Жена! — коротко и значительно сказал старый
князь.
— Я не понимаю, — сказал князь Андрей.
— Да нечего делать, дружок, — сказал князь, —
они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою
маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми
глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся
своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том,
что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею
привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
— Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь
покоен, — говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было,
что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
— Слушай, — сказал он, — о жене не заботься:
что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу
Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго
адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и
люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича
Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не
доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро,
откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым
почерком тетрадь.
— Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай,
тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь — вот
ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских
войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя,
найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет
еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
— Всё исполню, батюшка, — сказал он.
— Ну, теперь прощай! — Он дал поцеловать сыну
свою руку и обнял его. — Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику
больно будет… — Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: — а
коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет…
стыдно! — взвизгнул он.
— Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка,
— улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
— Еще я хотел просить вас, — продолжал князь
Андрей, — ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя,
как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
— Жене не отдавать? — сказал старик и
засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые
глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что-то дрогнуло в нижней
части лица старого князя.
— Простились… ступай! — вдруг сказал он. —
Ступай! — закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
— Что такое, что? — спрашивали княгиня и
княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым
голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
— Ну, — сказал он, обратившись к жене.
