Полковой командир, сам подойдя к рядам,
распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по
ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же
мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные,
молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты,
подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и,
высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний
порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир,
опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
— Это что еще? Это что! — прокричал он,
останавливаясь. — Командира 3-й роты!..
— Командир 3-й роты к генералу! командира к
генералу, 3-й роты к командиру!.. — послышались голоса по рядам, и адъютант
побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича
уже «генерала в 3-ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался
из-за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко
цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало
беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном
(очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения.
Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он
запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
— Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что?
— крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3-й
роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других
шинелей. — Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от
своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!.. А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника,
всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом
прижимании он видел теперь свое спасенье.
— Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в
венгерца наряжен? — строго шутил полковой командир.
— Ваше превосходительство…
— Ну что «ваше превосходительство»? Ваше
превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство —
никому неизвестно.
— Ваше превосходительство, это Долохов,
разжалованный… — сказал тихо капитан.
— Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован
или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
— Ваше превосходительство, вы сами разрешили
ему походом.
— Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так,
молодые люди, — сказал полковой командир, остывая несколько. — Разрешил? Вам
что-нибудь скажешь, а вы и… — Полковой командир помолчал. — Вам что-нибудь
скажешь, а вы и… — Что? — сказал он, снова раздражаясь. — Извольте одеть людей
прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта,
своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его
раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти
еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого
за неправильность ряда, он подошел к 3-й роте.
— Кааак стоишь? Где нога? Нога где? — закричал
полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не
доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и
прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
— Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель!
Переодеть его… дря… — Он не успел договорить.
— Генерал, я обязан исполнять приказания, но
не обязан переносить… — поспешно сказал Долохов.
— Во фронте не разговаривать!.. Не
разговаривать, не разговаривать!..
— Не обязан переносить оскорбления, — громко,
звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал
замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
— Извольте переодеться, прошу вас, — сказал
он, отходя.
Глава 2
— Едет! — закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к
лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул
шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился
крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
— Смир-р-р-р-на! — закричал полковой командир
потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и
приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой,
бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая
голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов.
Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских,
белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о
чем-то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело
ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей,
которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня
дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос
главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го-го-го-го-ство!» И
опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался;
потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить
по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал
главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как
наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее
движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, —
видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим
наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и
старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с
другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только
217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
