— Я никому не позволю себе говорить, что я
лгу! — вскрикнул Ростов. — Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он
лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день
и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он,
как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
— Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня,
— перебил штаб-ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои
длинные усы. — Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер
украл…
— Я не виноват, что разговор зашел при других
офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем
в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я
лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
— Это всё хорошо, никто не думает, что вы
трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что-нибудь, чтобы
юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал
разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб-ротмистра он отрицательно
покачал головой.
— Вы при офицерах говорите полковому командиру
про эту пакость, — продолжал штаб-ротмистр. — Богданыч (Богданычем называли
полкового командира) вас осадил.
— Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
— Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо
извиниться.
— Ни за что! — крикнул Ростов.
— Не думал я этого от вас, — серьезно и строго
сказал штаб-ротмистр. — Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед
ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы
вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при
офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд
офицера и замарать весь полк? Из-за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что
ли, по-вашему? А по-нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы
неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь,
как дело хотят замять, так вы из-за фанаберии какой-то не хотите извиниться, а
хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться
перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и
храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? — Голос
штаб-ротмистра начинал дрожать. — Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче
здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут:
«между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли,
Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка
взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
— Вам своя фанаберия дорога, извиниться не
хочется, — продолжал штаб-ротмистр, — а нам, старикам, как мы выросли, да и
умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч
это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь
или нет, а я всегда правду-матку скажу. Нехорошо!
И штаб-ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
— Пг`авда, чог`т возьми! — закричал,
вскакивая, Денисов. — Ну, Г`остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на
одного, то на другого офицера.
— Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень
понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка. да
что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я
виноват!.. — Слезы стояли у него в глазах. — Я виноват, кругом виноват!.. Ну,
что вам еще?…
— Вот это так, граф, — поворачиваясь, крикнул
штаб-ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
— Я тебе говог`ю, — закричал Денисов, — он
малый славный.
— Так-то лучше, граф, — повторил
штаб-ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. —
Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да-с.
— Господа, всё сделаю, никто от меня слова не
услышит, — умоляющим голосом проговорил Ростов, — но извиняться не могу,
ей-Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья
просить?
Денисов засмеялся.
— Вам же хуже. Богданыч злопамятен,
поплатитесь за упрямство, — сказал Кирстен.
— Ей-Богу, не упрямство! Я не могу вам
описать, какое чувство, не могу…
— Ну, ваша воля, — сказал штаб-ротмистр. — Что
ж, мерзавец-то этот куда делся? — спросил он у Денисова.
— Сказался больным, завтг`а велено пг`иказом
исключить, — проговорил Денисов.
— Это болезнь, иначе нельзя объяснить, —
сказал штаб-ротмистр.
— Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он
мне на глаза — убью! — кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
— Ты как? — обратились вдруг офицеры к
вошедшему.
— Поход, господа. Мак в плен сдался и с
армией, совсем.
— Врешь!
— Сам видел.
— Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
— Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую
новость. Ты как же сюда попал?
— Опять в полк выслали, за чорта, за Мака.
Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что,
Ростов, точно из бани?
— Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие,
привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
— Поход, господа!
— Ну, и слава Богу, засиделись.
Глава 6
Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой
мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23-го октября русские
войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в
середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
