Дежурный флигель-адъютант, встретивший князя
Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут
флигель-адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея
вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр.
Флигель-адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от
попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея
значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он
почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье
незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного.
Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он
имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень
легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его
презрительно прищурились; он особенно-медленно вошел в кабинет военного
министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра,
сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на
вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между
двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не
поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
— Возьмите это и передайте, — сказал военный
министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех
дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли
его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но
мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные
бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и
характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею,
умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и
сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не
скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим
много просителей.
— От генерала-фельдмаршала Кутузова? — спросил
он. — Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и
стал читать ее с грустным выражением.
— Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! — сказал он
по-немецки. — Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и
взглянул на князя Андрея, видимо, что-то соображая.
— Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите,
решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие
вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно,
пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на
выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка
опять явилась на лице военного министра.
— До свидания, очень благодарю вас. Государь
император, вероятно, пожелает вас видеть, — повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал,
что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и
переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад
мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким
воспоминанием.
Глава 10
Князь Андрей остановился в Брюнне у своего
знакомого, русского дипломата Билибина.
— А, милый князь, нет приятнее гостя, — сказал
Билибин, выходя навстречу князю Андрею. — Франц, в мою спальню вещи князя! —
обратился он к слуге, провожавшему Болконского. — Что, вестником победы?
Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в
роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно
уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия,
но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и
изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий
жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после
австрийского приема поговорить хоть не по-русски (они говорили по-французски),
но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское
отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти,
холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге,
но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с
Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на
военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был
еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с
шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно
значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им.
Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только
отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по-французски
для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов,
которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил
ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла
сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем
состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко
и изящно циркуляр, меморандум или донесение — в этом он находил большое
удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его
искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил
работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно-остроумен. В обществе он
постоянно выжидал случая сказать что-нибудь замечательное и вступал в разговор
не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально-остроумными,
законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней
лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы
ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в
гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons
de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели
влияние на так называемые важные дела.
