Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего
собеседника и ничего не ответил.
— Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что
ваш долг — скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon
cher, c`est de l`heroisme. [мой дорогой, это героизм. ]
— Нисколько, — сказал князь Андрей.
— Но вы un philoSophiee, [философ, ] будьте же
им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг,
напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не
годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы
можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба.
Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно
поедем в моей коляске.
— Перестаньте шутить, Билибин, — сказал
Болконский.
— Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите.
Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас
ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии
и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что
дилемма его неопровержима.
— Этого я не могу рассудить, — холодно сказал
князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
— Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой,
вы — герой, ] — сказал Билибин.
Глава 13
В ту же ночь, откланявшись военному министру,
Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к
Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население
укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь
Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем
беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что
невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака,
князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать
главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии
доходили до него дорогой, и вид беспорядочно-бегущей армии подтверждал эти
слухи.
«Cette armee russe que l`or de l`Angleterre a
transportee, des extremites de l`univers, nous allons lui faire eprouver le
meme sort (le sort de l`armee d`Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское
золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской
армии)». ] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом
кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою,
чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается,
кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти
бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки,
повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в
четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди,
покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов,
лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и
офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и
неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего-то, сидели
одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами
направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или
мешки, чем-то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и
стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках
подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки
и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то
назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула,
и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот
беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал
Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого-нибудь из этих людей,
где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в
одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами,
представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил
солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная
платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его
внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер,
заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то,
что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина
пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из-под фартука и,
махая худыми руками, выскочившими из-под коврового платка, кричала:
— Адъютант! Господин адъютант!.. Ради Бога…
защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7-го егерского… не пускают; мы
отстали, своих потеряли…
— В лепешку расшибу, заворачивай! — кричал
озлобленный офицер на солдата, — заворачивай назад со шлюхой своею.
— Господин адъютант, защитите. Что ж это? —
кричала лекарша.
— Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не
видите, что это женщина? — сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая,
поворотился опять к солдату: — Я те объеду… Назад!..
— Пропустите, я вам говорю, — опять повторил,
поджимая губы, князь Андрей.
— А ты кто такой? — вдруг с пьяным бешенством
обратился к нему офицер. — Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты)
начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, — повторил он, — в
лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
— Важно отбрил адъютантика, — послышался голос
сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том
пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят.
Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того,
чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но
инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как
князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял
нагайку:
— Из-воль-те про-пус-тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
