— И чем же здесь занимается УСС
[2]
?
— УСС больше нет, придурок. Теперь мы называемся ЦРУ.
— Окей. И чем здесь занимается ЦРУ?
— Вас это не касается.
Фэбээровец вперился глазами в звукозаписывающую аппаратуру.
— Вот как! Поставили на прослушку нашего гениального ученого?
— Вас это не касается.
— Закон запрещает слежку за американскими гражданами. Или вам это неизвестно?
— Премьер-министр Израиля не является гражданином Соединенных Штатов.
Полученный ответ поверг фэбээровца в задумчивость. Обмозговав слова парня из конкурирующей организации, он пришел к выводу, что у того хорошая «отмазка».
— Мы уже несколько лет бьемся, чтобы послушать, о чем говорит наш друг в узком кругу, — сказал он, глядя через окно на Эйнштейна. — По нашим данным, он и Элен Дюкас, эта его, так сказать, секретарша, сливают секретную информацию Советам. Но Гувер не дает нам санкции на установку микрофонов. Боится последствий, если наше светило вдруг обнаружит, что его слушают. А вам, — фэбээровец почесал затылок, — по-видимому, удалось это все обтяпать.
Беллами скривил свои тонкие губы, изобразив что-то, весьма отдаленно напоминавшее улыбку.
— Это ваши проблемы. А теперь проваливайте отсюда, и побыстрее, — он кивнул головой в сторону двери. — Не мешайте большим мальчикам работать.
У фэбээровца презрительно дернулся уголок рта.
— Говнюки — они и есть говнюки. Наци гребаные, — пробурчал он, поворачиваясь к двери. И махнул рукой своим товарищам: — Уходим, ребята.
Не успели люди из ФБР выйти, как Беллами буквально прилип носом к оконному стеклу, наблюдая за двумя пожилыми евреями, беседующими в саду дома напротив.
— Как запись, Боб? Идет?
— Да, — ответил напарник. — Беседа уже вступила в основную фазу. Сейчас сделаю погромче.
Боб повернул ручку регулировки громкости звука, и в комнате опять четко зазвучали голоса.
— … обороны Израиля, — произнес Бен-Гурион, очевидно, завершая какую-то мысль.
— Не знаю, смогу ли я это сделать, — ответил Эйнштейн.
— Не сможете или не захотите, профессор?
Повисла короткая пауза.
— Я, как вам известно, пацифист, — возобновил разговор Эйнштейн. — И полагаю, что над миром и так уже нависло несметное число угроз. Мы постоянно играем с огнем. А то, о чем вы упомянули, таит в себе такую невероятную мощь, что я, право, не знаю, достигли ли мы достаточной зрелости, чтобы обладать и распоряжаться ею.
— Тем не менее именно вы убедили Рузвельта в необходимости работы над бомбой.
— Это совсем другое. Бомба была нужна для победы над Гитлером. Кроме того, знаете ли, я уже раскаялся в том, что убедил президента ее сделать.
— Вот как? А если бы нацисты создали ее первыми? Что было бы тогда?
— Конечно, — согласился Эйнштейн, все еще колеблясь. — Это было бы поистине катастрофично. Как мне ни трудно это признать, создание бомбы являлось, если так можно выразиться, необходимым злом.
— Своими словами вы подтверждаете мою правоту. То, о чем я вас прошу, может стать необходимым злом для обеспечения выживания нашего молодого государства. Я хочу сказать, что вы уже пошли на компромисс с вашими пацифистскими взглядами. Так было в период Второй мировой войны и позже, когда требовалось помочь рождению Израиля. И мне нужно знать, готовы ли вы совершить подобный шаг еще раз.
— Не знаю.
Бен-Гурион вздохнул.
— Профессор, нашему молодому государству угрожает смертельная опасность. Вы не хуже меня знаете, что Израиль окружен врагами и ему нужен действенный аргумент, который бы убедил наших неприятелей пойти на попятную. В противном случае они проглотят страну, не дав ей встать на ноги. Поэтому я к вам и взываю. Прошу вас, умоляю: помогите нам в этот трудный час.
— Проблема не только в этом, господин премьер-министр. В настоящее время я чрезвычайно занят. Я пытаюсь создать единую теорию поля, которая бы вбирала в себя теории гравитации и электромагнетизма. Эта работа имеет огромное значение, быть может, даже большее, чем…
— Простите, профессор, — перебил его Бен-Гурион. — Я уверен, что вы сознаете приоритетный характер того, о чем я говорю.
— Несомненно, — согласился ученый. — Однако достоверно неизвестно, можно ли сделать то, о чем вы меня просите.
— А вы как считаете?
Эйнштейн колебался.
— Быть может и да, — наконец сказал он. — Впрочем, не знаю. Данный вопрос требует изучения.
— Профессор, прошу вас: займитесь этим. Ради нас, ради Израиля.
Фрэнк Беллами, пометив что-то в своем блокноте, бросил взгляд на магнитофон. Красные стрелки подергивались на циферблате индикатора в такт с поступающими с микрофонов сигналами, свидетельствуя, что аппаратура продолжает безотказно записывать каждое произносимое слово.
Боб, внимательно слушавший разговор, удовлетворенно кивнул.
— Думаю, основное у нас есть, — отметил он. — Можно вырубать?
— Нет, — возразил Беллами.
— Но они уже перешли на другую тему.
— Через какое-то время они могут вернуться к этому вопросу снова. Так что, давай, пиши.
— … неоднократно, я не разделяю общепринятый образ Бога. Однако мне трудно поверить, что кроме материи ничего не существует, — говорил Бен-Гурион. — Не знаю, вразумительно ли излагаю.
— Да, очень четко.
— Посмотрите, — настаивал политик, — и мозг, и, например, вот этот стол состоят из материи. Но стол не обладает способностью мыслить. Ногти, как и мозг, являются частью живого организма, но ногти не мыслят. И мозг в отдельности от тела тоже не будет мыслить. Именно в совокупности они рождают мыслительный процесс. И это заставляет меня задаться вопросом: не может ли мироздание, взятое в целом, быть неким мыслящим организмом? Как вы считаете?
— Возможно.
— Все говорят, что вы атеист, профессор, но не находите ли вы…
— Нет, я не атеист.
— Нет? Вы религиозны?
— Да, я, можно сказать, религиозен.
— Но я где-то читал, дескать, вы полагаете, что Библия ошибается…
Эйнштейн рассмеялся.
— Конечно, полагаю.
— Тогда это значит, что вы не верите в Бога.
— Это значит, что я не верю в библейского Бога.
— А в чем, собственно, разница?
