— Хорошо.
— Минутку.
На линии послышались шорохи и щелчки, затем заиграла музыка: очевидно, связь переключили на нового абонента. Спустя пару секунд он вступил в разговор.
— Хэллоу, Томаш.
Португалец мгновенно узнал этот хрипловатый немного тягучий голос, этот обманчиво спокойный тон, таящий угрозу и плохо скрытую агрессию.
— Мистер Беллами?
— You’re a fucking genius.
Не оставалось никаких сомнений — с ним говорил Фрэнк Беллами, шеф научно-технического директората.
— Как поживаете, мистер Беллами?
— Даже не знаю, что сказать. Вы провалили дело.
— Ха, вот оно что! Но это не совсем так…
— Рукопись у вас с собой?
— Нет.
— Вы ее читали?
— Н-нет, но…
— Значит, вы провалили дело, — перебил его Беллами голосом твердым и холодным, как лед. — По основным параметрам задача не выполнена.
— Во-первых, я не могу нести ответственность за операцию по похищению рукописи. Не знаю, помните ли вы, что я не являюсь сотрудником вашей гребаной конторы и не готовился для участия в вооруженных налетах. Если операция и провалена, то только потому, что ваш человек был недостаточно профессионален, чтобы осуществить ее успешно.
— Ладно вам, — ослабил нажим цэрэушный босс. — Моему коллеге из оперативного директората, думаю, это небезынтересно услышать.
— Во-вторых, у меня есть предположения о местонахождении профессора Сизы. Отель «Орчард».
Беллами сделал паузу.
— А где это? — спросил он.
— Не знаю. Кроме названия других данных у меня нет.
— Хорошо, я дам указания навести справки.
— В-третьих, хотя иранцы так и не позволили мне ознакомиться с рукописью, я знаю, что сами они пребывают в растерянности по поводу ее содержания и не имеют представления, как толковать текст.
— Кто вам это сказал?
— Что?
— Кто из иранцев сообщил вам, что они растеряны и не могут понять рукопись?
— Ариана Пакраван.
— А, исфаханская красавица. — Фрэнк Беллами снова сделал паузу. — Она действительно божественна в постели?
— Что, извините?
— Вы меня прекрасно слышали.
— Отвечать на подобного рода дурацкие вопросы считаю ниже своего достоинства.
Беллами разразился хохотом.
— Какие мы чувствительные! Я вижу, вы в плену страсти…
— Хватит! — запротестовал Томаш. — Вы будете слушать то, что я хочу сказать?
Американец тотчас сменил тон.
— Вы утверждаете, что иранцы испытывают растерянность по поводу документа.
— Судя по всему, они не представляют, что с ним делать. Насколько я понял, по их мнению, ключ к пониманию рукописи кроется в оставленных Эйнштейном двух зашифрованных сообщениях. К этим двум сообщениям я имел доступ. И они у меня с собой. А одно я расшифровал.
Возникло недолгое молчание.
— Ну что я говорил? — воскликнул Беллами. — You’re a fucking genius!
Томаш рассмеялся.
— Вы не ошиблись.
— И что открылось в расшифрованном сообщении?
— Вообще… если быть полностью откровенным, я и сам толком не понял.
— Что вы хотите этим сказать? Так вы его расшифровали или не расшифровали?
— Да, расшифровал, — подтвердил португалец, — но у меня такое впечатление, что расшифрованное сообщение тоже является шифром, — объяснил он. — Это как многослойный пирог из шифров, понимаете? Расшифровав каждое последующее сообщение, каждый раз опять сталкиваешься с новым шифром.
— А вы чего хотели? Не забывайте, автор этого документа — самый умный человек из всех когда-либо живших на земле. Поэтому загадки, придуманные им, не могут не быть чрезвычайно сложными.
— Возможно, вы и правы.
— Ясно, что прав. Но мы опять отвлеклись. Скажите, что же говорится в сообщении, которое вы расшифровали?
— Минутку.
Томаш принялся лихорадочно хлопать себя по карманам, однако, как ни удивительно, сложенный вчетверо листок оказался там, куда он его и положил. Тюремщики Эвина были изощренными садистами, но его одежду они почему-то не обыскали. Или, может, просто не ожидали, что арестант так внезапно их покинет.
— Сколько можно ждать? — раздраженно спросил Беллами.
— Да-да, сейчас, — Томаш развернул листок.
— Так читайте!
Историк пробежал глазами нацарапанные на бумаге строки.
— Итак, расшифрованная мной загадка — это четверостишие, написанное на титульном листе рукописи сразу под заглавием.
— Что-то вроде эпиграфа?
— Да, точно. Эпиграф. Вещь довольно мрачная, — заметил Томаш. — Слушайте, — он прокашлялся и зачитал: — «Terra if fin, de terrors tight, Sabbath fore, Christ nite».
— Я уже читал это! — возмутился Беллами. — Наш человек прислал мне этот стих неделю или две назад.
— Ну да, это я передал ему текст. И я расшифровал сообщение, скрытое в этих стихах.
— Говорите.
Томаш перевел глаза на текст на немецком языке.
— Я обнаружил, что это анаграмма. В стихах на английском языке скрывалось сообщение на немецком. И гласит оно следующее. — Томаш попытался подражать немецкому произношению: — «Raffiniert ist der Herrgott, aber boshaft ist er nicht».
На другом гонце линии возникла пауза.
— Вы можете повторить? — попросил Беллами изменившимся голосом.
— «Raffiniert ist der Herrgott, aber boshaft ist er nicht», — прочел Томаш. — Это означает: «Изощрен Господь Бог, но не злонамерен».
— Это невероятно! — воскликнул Беллами.
Томашу показалась странной столь эмоциональная реакция собеседника.
— Это в самом деле удивительно…
— Удивительно? Нет… более чем удивительно! Настолько, что мне даже трудно поверить!
— Ну да, фраза действительно…
— Вы не понимаете, — перебил Томаша собеседник. — Я уже слышал эту фразу из уст самого Эйнштейна. В 1951 году, во время встречи в Принстоне с тогдашним премьер-министром Израиля, Эйнштейн произнес именно эти слова. Я был там и все слышал. — Пауза. — Вот. Передо мной запись разговора Эйнштейна и Бен-Гуриона. В какой-то момент они перешли на немецкий. Эйнштейн сказал: «Изощрен Господь Бог, но не злонамерен».
— В ответ Бен-Гурион спросил: «Что вы хотите этим сказать?» Эйнштейн: «Природа скрывает свою тайну в силу собственного величия, а не из коварства».
