– Пойдемте, мистер Рухнов, я хочу посмотреть, – начал упрашивать долговязый Роос. Свадьбы, смерти – все было ему интересно. – Переведете мне, вдруг что-то непонятно будет.
– Туда доктора пошли. Мешать будем.
– Пожалуйста! – Роос умоляюще сложил руки.
– Ну, хорошо, пойдемте.
Глава девятая
В трофейной Денис на секунду остановился. Что-то здесь изменилось со вчерашнего вечера. Митя на обстановку внимания не обратил, распахнул дверь в покои князя и тотчас повернул направо. У приоткрытой из кабинета двери толпились генерал с денщиком и Никодим с Глазьевым, через их головы заглянуть в спальню было затруднительно. Митя развернулся, Угаров за ним. Пробегая мимо бюро, Митя махнул рукой входившим из "трофейной" Рухнову и этнографу:
– Зайдем через гардеробную.
Дверь туда находилась в другом конце кабинета. В узенькой гардеробной было очень тепло. И неудивительно! Общую со спальней стенку занимала печка. Здорово придумано! Дениса почему-то всегда раздражали дрова в спальне. Нет, конечно, против камина он не возражал! Сесть с книжкой и вытянуть ноги к огню – что может быть лучше? Но камином комнату не обогреть. Печка за стенкой, в гардеробной, – отличная идея. Опять же и вещи под рукой.
Оба помещения соединялись дверью, ее-то Митя и открыл, тут же услышав окрик Тоннера:
– Не входить!
Князь лежал на кровати в полутора шагах от Дениса. Тоннер, склонившись над ним, левой рукой искал пульс, правой держал маленькое зеркальце у носа Северского. Киросиров и Терлецкий стояли рядом.
– Князя бы прикрыть, а то голым лежит, люди глазеют, – предложил урядник.
– Мертвые сраму не имут, – отодвинув зеркало, произнес Тоннер.
– Князь умер? – спросил Терлецкий, нагибаясь, чтобы поднять с пола бокал.
– Да!
– Царствие небесное, – перекрестились стоящие в дверях.
– Пока не трогайте ничего, Федор Максимович. Надо внимательно все осмотреть. А вдруг убийство?
– Убийств без ран не бывает, Илья Андреевич. А здесь ни крови, ни отверстий, – резонно заметил Терлецкий.
– Еще как бывают, Федор Максимович! У меня опыт – будь здоров, всяко видал. Я ведь по специальности – судебный медик.
– Вот как! – удивился Терлецкий. – То-то я удивлялся, откуда вы так хорошо полицейские порядки знаете? Входить нельзя, трогать нельзя…
Тоннер, повернувшись к Киросирову, спросил:
– Угорают часто?
– Да! Очень! Прошлой зимой каждую неделю кто-нибудь обязательно угорал. А в Больших Углах в сочельник – целая семья!
– Целая семья?! – взмахнул руками Федор Максимович.
– Да! Отец, мать, трое ребятишек, коза…
– Козу в доме держали? – удивился Терлецкий.
– Нет, в хлеву. Но тоже угорела. Волшебным, понимаете, образом. Вместе с коровой и тремя свиньями. Сам не видел, снега намело – ужас, только на вторые сутки туда добрался. Староста доложил. И главное, никаких следов от скотины не осталось. Угорели подчистую.
– Мда… – Терлецкий, покачав головой, с сомнением посмотрел на урядника.
– И здесь угар, всенепременно, угар! – безапелляционно заявил Киросиров, голос его внезапно стал грозен: – И кто тут печку топит?
– Я, – раздался голос за спиной Дениса. Гришка подошел тихонько вместе с остальными слугами и выглядывал из-за господских спин. – Барин рюматизьмой страдал, любил, когда тепленько.
Митя кивнул в сторону печки:
– А когда вьюшку задвинул?
– Вообще не закрывал. Василий Васильевич угара боялись, как в воду глядели. – Гришка всхлипнул и утер слезу. – Закрывать только в лютые морозы разрешал. И то под его присмотром.
– Убивец!
Никодим, выпустив Глазьева, рванул через спальню. Стоявшие на пути Киросиров с Терлецким не успели и бровью повести, как могучий егерь в два прыжка пересек комнату.
– Пьяница! – Он схватил несчастного Григория за грудки, уже засвистел в замахе кулак, но ударить не смог. На руке егеря повисла рыжая Катерина:
– Не бей его. Отпусти, антихрист. Я ночью еду приносила. Князь велел мне дров в печку подкинуть. Так вьюшка открыта была! Святой истинный крест!
Егерь нехотя отпустил Гришку. Катерина была девушкой ответственной – все это знали.
– А где княгиня? – Веригин, решив, что формальности закончены, вошел в спальню, следом за ним протиснулся выпущенный Никодимом Глазьев.
Кашлянув, ответил егерь:
– Утром велела лошадь запрячь и ускакала.
– Вот как! – поднял брови Терлецкий. – Сам видел?
– Старший конюх сказывал, – ответил Никодим.
– Интересный угар! Князь, получается, умер, а княгиня нет? – Веригин обернулся к Тоннеру. – Давно он мертв?
– Несколько часов, не менее! Окоченение уже началось, но трупных пятен пока нет, – задумчиво произнес Тоннер и обратился к Глазьеву: – А ваше мнение, коллега?
Антон Альбертович боязливо придвинулся к трупу и осторожно потрогал безжизненную кисть:
– Тепленький еще! Часа три как преставился!
– Жарко тут… – напомнил Тоннер, но договорить не успел.
Его перебил Веригин:
– Часа три? Стало быть, в шесть утра! А княгиня в котором часу отъехала?
– Сейчас узнаем. Ну-ка кликните того конюха, – скомандовал Киросиров.
– Я за ним схожу, – вызвался Никодим.
Денис оглянулся. Весть о смерти хозяина уже облетела поместье, и народ потянулся в покои князя – плакали, крестились дрожащими руками. Только у Никодима ни слезинки. Белый весь, как хозяин его покойный, глаза налиты кровью, кулаки сжаты. Если найдет, кто вьюшку задвинул, сам убьет!
– Сходи, – разрешил Киросиров.
Никодим ласково погладил по голове Митю, который не отрываясь смотрел на покойного кузена, и быстро удалился.
– Катерина! – позвал служанку Тоннер. Что-то доктора беспокоило. Что-то было в спальне не так.
Девушка вошла в комнату, боязливо покосившись на мертвое тело.
– Дверь в покои на ключ ты закрывала?
– Нет, что вы! Князь! Еду приказал в кабинете поставить. Сам, сказал, подать хочу. Попросил дров подкинуть и выпроводил. А дверь своим ключом изнутри закрыл.
– Не понятно! Не понятно! – задумчиво сказал Тоннер.
– Что тут непонятного? – удивился Веригин. – Княгиня проснулась, когда Северский еще спал. Она оделась…
– Сама? – изумился Терлецкий.
– Получается, сама, – уже менее уверенно сказал генерал.
– Ее дворовые сказывали, что Елизавета Петровна и одеться сама может, и умыться, – вдруг подтвердила Катерина. – И шутит всегда, мол, не барыня, все делать умею.
