Глазьев рухнул на колени.
– Не губите, сударь, не губите. Христом Богом, всеми святыми заклинаю, отпустите! Клянусь, врачевать больше не буду. Пойду опять в цирюльню. А за вас каждый день по свечке буду ставить.
Схватив руку Тоннера, Глазьев стал осыпать ее поцелуями.
– Ничего обещать не могу. Цианиды держите? – строго спросил Илья Андреевич.
– Зачем они мне? Я страдания облегчаю, травить пациентов мне невыгодно. Платят живые, мертвым я без надобности.
– Опий сами варите? – Тоннеру удалось выдернуть руку.
– Сам, сам! Сам и развожу. – Глазьев не решался встать с колен.
– Могла Настя концентрат у вас взять?
– Настя? Запросто. Сам бы дал! Благодаря Настеньке меня сюда и позвали. Платили, кстати, очень хорошо. Вот только за последний месяц задержали! Как думаете, выплатят?
По лицу Тоннера Глазьев понял, что зря задал этот вопрос.
– Вас, сударь, казнить надо, а не жалованье платить.
Глазьев зарыдал:
– Простите, черт попутал! Не буду больше, клянусь!
– Анна Михайловна действительно так страдала, что ей опий требовался? Только не врать – всех расспрошу и анамнез выясню.
– Поясница у ней болела! Радикюлем мучилась.
– Ах ты сволочь, радикулит опием лечить! – Тоннер не выдержал и пнул Глазьева ногой.
– Настя так велела, Настя! И князь!
– На покойников сваливаешь?
– Святой истинный крест! У Насти с Северским любовь намечалась, а старая княгиня препятствовала. Вот Настя про мои умения-то и вспомнила, мы с ней когда-то в одном городе жили.
– Умертвить Анну Михайловну хотели? – содрогнулся Тоннер.
– Нет, на такой грех я бы не пошел. Да и зачем? Любой человек смертен, особенно старый. Сам откинется, никуды не денется. И князь предупреждал, смотри, не переборщи! А то выведу в лес, пристрелю как зайца, скажу, на охоте погиб. Во как я попал!
– Вставайте, хватит валяться, – брезгливо приказал Тоннер.
Что делать с Глазьевым? Мог ли он отравить князя с Настей? Мог! Про отсутствие цианидов соврать несложно, пойди проверь! Только мотива у него нет. Настя с князем ему деньги хорошие платили, с их смертью синекура закончилась. Выдать его тайну уряднику? Тот мигом обвинит Глазьева в отравлениях. Нет, пока обожду! Да и в чем-то прав этот Глазьев.
Ох как мало может медицина. Со времен Гиппократа ничего не изменилось. Доброе слово, кровопускание да тот же опий!
– Обещать ничего не буду. Надо найти преступника. Если вины вашей нет и поклянетесь больше медициной не промышлять, оставлю все в тайне.
– Клянусь! Памятью родителей клянусь! – Глазьев снова рухнул на колени.
– С Анной Михайловной кто сидит?
– Сиделки с ней круглосуточно. Из дворовых!
– Тогда сходим к ней после.
Не раз приходилось Тоннеру сообщать родственникам о смерти близких. Ох как это нелегко! А матери о смерти сына? Нет, надо кого-то из близких взять, удар смягчить. Когда родная душа рядом, всяко человеку легче. А кого? Близкие как раз все померли! Нет, Митя остался! Кто он ей? Племянник, кажется? Юн, правда, для таких испытаний. Да ничего не попишешь. Придется взрослеть!
– Понимаю!
– Сначала в спальне все осмотрим. От меня ни на шаг!
– Слушаюсь! – пролепетал Глазьев.
Часть вторая
Глава одиннадцатая
Генерал в который раз постучался в комнату Шулявского.
– Крепко спит вельможный пан.
– Спит? – удивился Роос. – А мистер урядник сказал, что он в Петербург уехал с княгиней.
– И вы поверили? Поверили, что такая женщина сбежала с гнусным хлыщом?
Американец не имел на сей счет своего мнения, но, не желая огорчать Веригина, энергично мотнул головой:
– Сам поражен!
– Будем ломать дверь! – вспомнил инструкцию Терлецкого генерал. – Иначе, так и будем гадать: сбежала, не сбежала. Давайте, Корнелий, вышибайте!
Американец попробовал тщедушным плечом толкнуть массивную дверь. Раз, другой. Потом с разбегу. Дверь не шелохнулась! Веригин закручинился. Где добрый молодец Николай? Вмиг бы вышиб! Делов-то! Самому, что ль, тряхнуть стариной? Поразмыслив, Веригин решил, что ломать двери – занятие не генеральское. Может, кто попроще мимо пробежит? И точно! С длинным тучинским сюртуком в руках по коридору шел Данила. Лицо слуги показалось Веригину знакомым.
– А не дядька ли ты великих князей? – спросил он, вспомнив вчерашнюю выходку молодых людей.
– Так точно, ваше благородие. – Данила в армии не служил, но ответил по-военному, чтоб сделать генералу приятное.
– Как кличут?
– Данилка!
– Мужик крепкий, – оглядев слугу, отметил генерал. – Выломай-ка, братец, эту дверь!
– Вашебродие, дозвольте тока одежду барчука положить. Почистил, пока спит.
– Валяй! Только не задерживайся. Одна нога тут, другая там. – Генералу надоело стоять у двери без толку.
– Я мигом, – заверил Данила и поспешил в тучинскую комнату.
– А почему все-таки в России мертвецов хоронят на третий день? – задал мучавший его вопрос этнограф. – Православная традиция?
– Я тоже так раньше считал, – ответил Веригин, – а потом с одним архидьяконом поговорил. Знающий попался. Сказал, в Писании про сие ничего не сказано. Да, на третий день душу ангелы небесные уносят, но где тело должно находиться, молчок. Мое личное мнение, сей обычай из-за страхов появился.
– Из-за страхов? Живые покойников боятся? – быстро спросил Роос, доставая неизменный блокнотик и карандаш. – Тогда наоборот, побыстрей закапывать надо!
– Люди опасаются, что их похоронят заживо. Тьма случаев: вроде человек умер, лежит – не дышит, сердце не бьется, а наутро встал и пошел, как ни в чем не бывало.
– А-а! – догадался образованный Роос. – Это летаргическим сном называется!
– Хрен знает, как называется. Честно говоря, сам подобного не видел. Но говорят, научный факт. И многие боятся. Был один помещик, его каждый день один и тот же сон мучил: просыпается в гробу, а крышка приколочена. И не поднять никак. Силится, тужится, рвет жилы, уже и воздух кончается, вот-вот задохнется. В этот момент помещику всегда удавалось проснуться. И велел перед смертью свой гроб не заколачивать. А человеком был премерзким, близких своих мучил и притеснял. Те пуще всего боялись, чтоб он из могилы не выбрался! Но волю покойного исполнили – заколачивать не стали, крышку скрепили с гробом столярным клеем.
Веригин бросил взгляд в сторону тучинской комнаты:
– Куда Данилка запропастился?
