Тоннер пожалел, что не взял со смотрителя денег. Одно дело – осмотреть бедняка по доброте душевной, и совершенно другое – разыскивать его среди пеньков. Наверняка решил уточнить, можно ли хоть по праздникам любимых пирогов отведать?
К капризам и странностям больных Илье Андреевичу было не привыкать: бывало, проведешь у пациента весь вечер, все растолкуешь, рецепты выпишешь, двадцать раз повторишь, что пить-кушать можно, а что нельзя. Вконец обессиленный, домой вернешься, только разденешься – тут как тут лакей с записочкой, а в ней просьба прибыть снова, и немедленно, вопрос жизни и смерти. На ночь глядя, кляня все на свете, тащишься назад. А всего делов-то: пациент забыл уточнить, можно ли в церкви вином причаститься.
Доктор все-таки выбрался из дома тайком, через буфетную. На заднем дворе сделал вид, что направляется на псарню, потом повернул в парк. Чтобы попасть на центральную аллею, надо было пересечь боковую. Задумавшись, доктор едва не погиб под колесами аглицкой кареты. Хотя та уже подъезжала к дому, сумасшедший кучер гнал со всей силы, не жалея лошадей. А за каретой скакал на лошади генерал Веригин.
Пришлось Тоннеру продолжить путь через буреломы нерегулярного парка. На центральной аллее, как и было велено, отсчитал сначала пеньки, потом шаги. Никого. Разыграл, что ли, Гришка? Тоннер уже хотел повернуть назад, как его окликнули. Сочин, оказывается, перепрятался.
– Я наблюдал, не увязался ли кто за вами, – пояснил он, подходя к доктору.
Хотя в парке было прохладно, с Сочина каплями стекал пот, и Тоннер укорил себя за бессердечность. Пациенту стало хуже, он меня вызвал, а я?
– Что случилось? – спросил Тоннер, немедленно схватив смотрителя за руку, чтобы сосчитать пульс.
– Ничего, вашебродие. Со мной все хорошо. Вот почитайте, какое письмо прикололи к линейке! – Свободной рукой смотритель достал из-за пазухи конверт.
Раскрыв конверт, доктор вначале достал оттуда двести рублей ассигнацией. Бумажка была покрыта карандашными расчетами, а в конце стоял итог: "Пятнадцать тысяч триста семьдесят пять". За отсутствием бумаги Шулявский на ней вчера считал тучинский проигрыш. Стало быть, письмо написал убийца! Достав очки, Тоннер прочитал:
"Милостивый государь!
Эта скромная сумма – задаток за вашу линейку. Если поможете покинуть имение, получите ровно в десять раз больше. Ямщика тоже не обижу. Запрягите четверку и ждите меня через три часа после наступления темноты на развилке тракта, возле могилы Екатерины Северской".
Тоннер перечитал письмо несколько раз. Почерк разборчивый, ровный, если судить по обилию завитушек на заглавных буквах – женский. Но из текста не понять, кто писал – мужчина или женщина. Нарочно или случайно, автор избежал личных форм. Потом доктор посмотрел сквозь листок на солнце – бумага хорошая, плотная, белая, скорее всего иностранная, но без водяных знаков, не именная. По своему обыкновению, понюхал. Тонкий запах этих духов Тоннеру был знаком: не далее, как вчера, когда целовал руку новобрачной, ощутил его. Чувствительный нос доктора различал сотни запахов, улавливал нюансы и оттенки. Тоннер безошибочно называл составляющие и иногда шутил, что в нем погиб парфюмер.
– Никак убивец написал? – спросил Сочин.
– Почему вы так решили?
– А зачем честному человеку за две тыщи линейку покупать?
– Логично.
– Что делать будем, господин доктор?
– Засаду устроим. Подгоняйте линейку к назначенному времени, попробуем захватить негодяя. Только никому ни слова.
– До встречи, господин доктор! – Сочин отправился в обратный путь, как и пришел, тропинками по парку, чтоб никто не заметил. Доктор же вышел на аллею и вернулся в усадьбу.
При входе в дом его снова чуть не сбили – на этот раз Гришка. Широко распахнув дверь, лакей вылетел из нее с криком: "Савелий, Савелий!" Тоннер чуть не упал.
Он прошел в трофейную. Там метался, как тигр по клетке, Киросиров.
– Савелия не видали? – с ходу спросил он Тоннера.
– Нет. Гришка его ищет.
– Его все ищут. Он вот этому молодцу, – урядник ткнул пальцем в Ерофея, – сказал, что княгине гаплык. Хотим уточнить, что он имел в виду.
Веригин добавил:
– По дороге мы нашли чагравого мерина. Стоял себе на лужку, пасся. А княгиня как в воду канула.
– Мария Растоцкая подтвердила слова Тучина? – Доктор повернулся к Угарову.
– К сожалению, нет.
– Кто бы сомневался… – радостно заметил Киросиров.
Тоннер подумал, что Тучин приколоть письмо никак не мог, все время под охраной был, да и про сочинскую линейку не знал, смотритель о ней у беседки рассказывал, там Александра не было. А вдруг его сообщник Угаров?
Сегодня утром, пока Денис умывался, Тоннер позавидовал его крепким налитым мускулам. Сам доктор, хоть и грузен, физически был не слишком развит. Явится такой молодец к коляске – не совладаем! Сочин – старик, в таких делах не помощник.
Кого взять с собой? Генерала? Тоже староват! Адъютант Николай Тучина охраняет. Глазьев у постели умирающей дежурит, да и плюгав. Рухнов – калека. Остается Киросиров… Малосимпатичен? И что из того? Зато не стар, опять же власть местная. На каком основании мы с Сочиным человека задержим? А урядник – на абсолютно законном. Жаль, Федор Максимович уехал…
Стоп! Тоннер обругал себя последними словами. "Преступник пытается покинуть усадьбу. Да я сам подсказал предлог Терлецкому! Он ухватился за него – и был таков! Но тогда почему отдал генералу ожерелье? Если он преступник, то поступил нелогично. Господи, кому же тут можно верить?"
Из покоев князя осторожно высунулся Петушков, вчера уволенный, а сегодня удивительным образом восстановленный управляющий Северских. Подошел к печальному Мите и, тактично откашлявшись, доложил:
– Гробы готовы, Дмитрий Александрович. Уже и примерочку сделали. В самый раз обоим!
– Что ты, шельмец, здесь делаешь? – подскочил к Петушкову конкурент, Павел Игнатьевич.
– А вы не кричите, Павел Игнатьевич. Это ваша хозяйка и князя отравила, и мою племянницу. Не вы ли ей помогали? У меня теперь Дмитрий Александрович хозяин.
Павел Игнатьевич побагровел:
– Тысяча чертей! Это твоя Настя всех убила!
– Нате-ка выкусите! Ваша хозяйка! Господин доктор, – Петушков кивнул в сторону Тоннера, – убедительно это доказал! Не вы ей яд покупали?
Павел Игнатьевич кинулся было на Петушкова. Был он и поздоровее, и помоложе, но проявил неосторожность: противник ткнул его легонько кулачком в кадык, и согнулся бывший моряк.
– Дмитрий Александрович! На который час перенос тел в храм назначим? – невозмутимо продолжил Петушков.
Митя нервно мял длинные пальцы и молчал. Тем временем Павел Игнатьевич разогнулся. Глаза его горели.
