— Марк…
— Возможно, ты предпочла бы кинжал или чашу с ядом, чтобы покончить с жизнью и кровью смыть свой позор, но я не дам тебе этой возможности. Ты останешься здесь, под замком, и будешь ждать — а окончательное решение я приму после сражения. Так что в следующий раз, когда ты увидишь небо над головой, ты выйдешь из дома лишь для того, чтобы принять пытку. А потом — смерть.
Глава 36
И вот, как и в самом начале моего расследования, мне вновь пришлось прибегнуть к помощи Лонгина, положиться на его цепкую память старого солдата. Он вошел, опираясь на костыль, но хромота уже не казалась такой заметной, и я обрадовался, поскольку это говорило о том, что заражения не произошло и ноге его больше ничто не грозит. Мне невольно вспомнилось, с каким вызовом он смотрел, когда я допрашивал его в первый раз. Тогда он упрекнул меня в том, что я, мол, знать не знаю, что такое Вал. Может, он согласится признать, что теперь я понимаю это гораздо лучше?
— Мои поздравления, центурион! Похоже, ты идешь на поправку.
— Я слишком стар, чтобы поправиться. Старый боевой конь будет долго терпеть, но продержится до конца. Так и я терплю все — и боль в этой чертовой ноге, и то, что эти чинуши все тянут с формальностями, и из-за этого я никак не могу выйти на пенсию, и ворчание служанок, которым приходится менять мне повязки, и даже соленые шутки остальных декурионов, успевшие набить мне оскомину еще десять лет назад, — проворчал он.
— Возможно, разговор со мной сможет кое-что исправить.
Он хмуро улыбнулся:
— Ну, коли уж даже беседа с имперским чиновником становится приятной неожиданностью, стало быть, дело плохо. Засуньте такую жизнь себе в задницу, вот что я скажу. Видно, пришла пора уносить ноги из Эбуракума.
— И куда же ты отправишься? Вернешься к себе в деревню?
Не дожидаясь приглашения, Лонгин тяжело опустился на стул.
— Нет, это вряд ли. Никогда не любил возиться в земле, а уж теперь, когда стал калекой… куда мне? Продам ее, и с рук долой. Один мой старый приятель, бывший трубач по имени Децинус, открыл колесную лавочку и зовет меня к себе — говорит, научит меня мастерить то, что можно делать и сидя. Станем работать, пить и чесать языком, глядишь, повеселее будет — и мне, и ему. Не так уж плохо, скажу я вам.
«Закат, закат», — с грустью подумал я. Каждому из нас рано или поздно предстоит понять, что жизнь его подходит к концу, так почему бы и впрямь не приготовиться к этому заранее? Смерть в бою ужасна, конечно, но только по сравнению с необходимостью уйти в отставку. И все же… смог бы я сам, например, с улыбкой встретить такую смерть, которая ждет любого солдата?
— Ты храбрый человек, декурион.
— В армии быстро учишься делать то, что обязан делать. А уж потом кто-то называет это смелостью.
Я сделал себе пометку на память — чтобы не забыть упомянуть о нем в своем отчете. Да, этот человек был истинным сыном Рима.
— Я хотел бы вновь вернуться к тому дню, когда варвары напали на Вал. Естественно, я успел уже выяснить, чем закончилось это сражение, но понятия не имею о том, каким оно было. Был ли Гальба действительно в сговоре с варварами? И каков был его план?
Лонгин немного подумал.
— Если Гальба и был в сговоре, то лишь с самим собой.
— Стало быть, он все-таки не позволил варварам прорваться через Вал?
— Конечно, позволил — а то как же?! Но это все ерунда, — отмахнулся он. — Гальба придумал грандиозный план! Он хорошо понимал, что даже ему не под силу сокрушить Рим — во всяком случае, если война затянется надолго. К тому же Гальба догадывался, что хотя эту женщину и собираются предать суду, все же ее мужа по-прежнему терзают сомнения. Похоже, ему так и не удалось окончательно убедить Марка Флавия в неверности, а главное, в предательстве жены. И тогда Гальба придумал такой план, в результате которого преданными оказались бы все до единого — кроме его самого.
— И ты тоже одобрил этот план? — нахмурился я.
— Не только я один — все офицеры одобрили его, включая и самого Марка, потому что на первый взгляд он казался гениальным. В этом плане был только один изъян — но выяснилось это, только лишь когда битва с варварами была уже в самом разгаре.
— И что это за изъян?
Лонгин расхохотался.
— Их оказалось больше, чем мы рассчитывали!
— Стало быть, Валерия оказалась ни при чем. Всему виной неправильно выбранная стратегия, не вовремя присланный приказ перевести на континент войска, так? Ну и, конечно, то, что никто не мог ожидать появления такого количества варваров.
Лонгин упрямо покачал головой. Да, это был крепкий орешек — явно не из тех, кто может забыть или простить, подобный характер была бессильна смягчить даже искалеченная нога. Похоже, он не привык кривить душой — такому, как Лонгин, и в голову не придет переложить вину одного человека на чье-то неумение командовать целой армией.
— Нет. Не было бы ее — не было бы и Марка. А не будь Марка, не было бы и попыток убрать Гальбу с глаз долой, а в результате, может, и война бы не вспыхнула. Это ведь из-за нее, из-за Валерии Арден Каратак совершенно потерял голову! А кончилось тем, что Гальба перехитрил нас всех!
— Гальбе бы цены не было при императорском дворе, — вздохнул я. Конечно, не слишком разумно отпускать подобные замечания, да еще имея дело с человеком, которого я почти не знал, но я не смог удержаться. Ничего не поделаешь, мысленно пожал я плечами, либо ты плетешь интриги в Риме, либо прозябаешь на задворках империи — последнее относилось ко мне самому. А то, чем я занимался, не более чем попытка скрыться, избежать того, что мне было мерзко. А вот Гальба в отличие от меня готов был шкуру с себя содрать, лишь бы выбраться из этого медвежьего угла.
— Потому что именно он должен был выиграть это сражение, а после купаться в лучах славы. В том-то и состояла гениальность его плана. Каратак, Марк Флавий, даже сам Гальба — все они были уверены, что находятся на пути к славе.
— Но для Марка и Ардена это был путь, который вел их в западню.
— Верно — и силки расставил на них не кто иной, как Гальба Брассидиас. — По губам Лонгина скользнула тонкая усмешка. — Все это время я был рядом с Марком и собственными глазами видел, как сработал план Гальбы. О, это был великолепный спектакль — я имею в виду сражение, — но каждый спектакль когда-то подходит к концу, верно? А когда закончился этот, некому было восторгаться им… все, что осталось, — это зловоние, исходившее от тех, кто пал во время него, да крики раненых.
Я невольно бросил взгляд на его искалеченную ногу.
— Ты тоже кричал?
— Думаешь, я помню?
Мы погрузились в молчание. Пропасть, разделявшая нас, та самая, на которую недвусмысленно намекал Лонгин во время нашей первой встречи, которую я когда-то отказывался признавать, теперь стала заметнее. То была пропасть, что отделяет девственницу — от распутницы, игру — от работы. Всю свою жизнь я имел дело с солдатами, но я был не с ними, а как бы за их спиной. Я появлялся после них: задавал вопросы, выяснял побуждения, а потом выносил решения по поводу того, чего, в сущности, не понимал.
