Итак, я уже услышал о жестоком оскорблении, нанесенном Гальбе, и об охватившей его ярости, но этого было явно недостаточно, чтобы объяснить причины несчастья, расследовать которое я приехал сюда. Нет, что-то подсказывало мне, что на Валу случилось еще что-то, что-то такое, что вызвало небрежность и повлекло за собой измену, и это «что-то» должно было иметь отношение к хозяйке сидевшей передо мной рабыни. Что-то, имевшее прямое отношение к леди Валерии. Я приказал выпустить Савию из тюрьмы, где ее держали, чтобы она рассказала мне о своей госпоже, помогла мне понять характер женщины, которой уже не было здесь. А она, в свою очередь, видела во мне возможного спасителя. Содержание под стражей явно пришлось ей не по вкусу, и она, не стесняясь, громко выражала свое негодование.
— Я принадлежу к дому Валенса! — возмущалась она. И солдаты гоготали, слыша эти ее слова.
И вот сейчас она сидит в моей тесной комнатушке — весьма воинственно настроенная, испуганная, полная надежды, недоверчивая и одновременно источающая самодовольство. Я был нужен ей ничуть не меньше, чем она — мне.
— Ты служила у леди Валерии?
Она смерила меня взглядом. Потом кивнула, и движение это было полно нескрываемой гордости.
— Все девятнадцать лет. Кормила ее, тетешкала, купала и даже шлепала иной раз… учила ее быть женщиной. И сопровождала ее повсюду, особенно здесь, в Британии…
— И на ее свадьбу с командиром петрианской кавалерии, Марком Флавием?
— Обо всем было договорено еще в Риме.
— Это был брак по любви или из политических соображений?
— Сказать по правде, и то и другое.
Терпеть не могу такие ответы, которые на самом деле ничего не объясняют.
— Ты не ответила на мой вопрос. Она любила своего будущего мужа?
— Это зависит от того, что вы понимаете под словом «любовь».
— Что я понимаю?! О боги, что заставило ее решиться на этот брак: страсть или политические соображения?
Савия окинула меня оценивающим взглядом.
— Я бы очень хотела помочь тебе, господин, но долгое заключение под стражей затуманило мою память. — Ее взгляд, оторвавшись от моего лица, стремительно обежал комнату — словно в поисках крохотной щелки, через которую она могла бы ускользнуть.
— Я освободил тебя из тюрьмы.
— Да — только чтобы допросить. Но почему?! Я не сделала ничего дурного! За что меня бросили туда?
— Ты попала туда за то, что помогала нашим врагам.
— Нет! Меня бросили туда за то, что я спасла свою госпожу.
Я решил пока что пропустить эту фразу мимо ушей.
— Ты должна отвечать, когда я спрашиваю, — сурово предупредил я, решив, что мне не составит особого труда ее запугать.
Ничего не вышло — она решительно отказывалась бояться. Наверное, почувствовала за маской суровости мое сочувствие, которое я неизменно питал к женщинам вообще.
— Я смогу вспомнить прошлое — когда поверю, что у меня есть будущее.
— Так ты намерена отвечать? Или ждешь, когда тебя выпорют, чтобы ты заговорила?
— Заговорила? О чем? — Она вдруг беспомощно зарыдала, и я непонятно почему почувствовал себя виноватым. — Что ты хочешь услышать, господин? Правду? Или вопли избиваемой рабыни?
Я скривился. Однако в глубине души я забавлялся, и мне стоило немалых сил это скрывать. Ведь Савия все время была начеку. Ее почти звериное чутье подсказывало ей, что, как рабыня, она стоит немалых денег, а вот в тюрьме от нее проку не больше, чем от разбитого горшка. Знала она и то, что мне позарез нужно вытянуть из нее все, что ей известно. Догадываясь об этом, я хранил молчание. Ничто так не развязывает людям язык, как упорное молчание собеседника.
— Прости, — захныкала она. — Там, в тюрьме, так грязно… так ужасно!
Чтобы успокоить ее, я намеренно сделал вид, что смягчился.
— Хорошо. Тогда помоги мне выяснить судьбу твоей госпожи.
Она наклонилась вперед:
— От меня было бы больше помощи, если бы ты взял меня с собой.
— Мне не нужна старая служанка.
— Ну тогда забери меня отсюда и продай! Но лучше оставь меня у себя. Посмотри на себя, господин! Ты так же стар, как и я. Тебе давным-давно пора уже оставить дела, жить где-нибудь в деревне. А там я тебе пригожусь.
Вот уж чего мне точно не надо, так это, уйдя на покой, тащить за собой чей-то брошенный за ненадобностью хлам! И все же… на закате лошади куда охотнее бегут туда, где их ждет сено, а не хлыст. Я притворился, что размышляю над ее словами.
— Я не могу позволить себе лишнего раба.
— Да в гарнизоне будут только рады избавиться от меня! Им осточертели мои вечные жалобы!
Я рассмеялся:
— Хорошенькая рекомендация!
— И к тому же я слишком много ем! Но зато я умею готовить. И получше, чем твой нынешний слуга, судя по тому, какой ты тощий!
Я покачал головой, сильно подозревая, что в этом она права.
— Послушай, лучше постарайся доказать, что у тебя хорошая память, и тогда я подумаю над твоим предложением, обещаю. Ну как — согласна?
Она выпрямилась.
— Я могу быть очень тебе полезна.
— Так ты ответишь на мои вопросы?
— Постараюсь, господин.
Я тяжело вздохнул, нисколько не сомневаясь, почему ей так хочется, чтобы я ее купил. Любой раб обожает чваниться тем высоким положением, которое занимает его хозяин.
— Что ж, ладно. Давай вернемся к тому, на чем мы остановились. Итак, это был брак по любви?
На этот раз она ответила не сразу. Заметно было, что она обдумывает мои слова.
— Это был брак из тех, что приняты в высшем обществе. Любовь там играет не самую главную роль, ты согласен, господин?
— Насколько я знаю, особого приданого у невесты не было.
— Это был не тот случай, когда мужчина женится на деньгах. Наоборот.
— Марку была нужна хорошая должность?
— Ему нужно было, чтобы его слегка подтолкнули.
— А отцу Валерии были нужны деньги?
— Быть сенатором — дорогое удовольствие. Привлекать на свою сторону нужных людей, добиваться нужных тебе решений — для всего этого требуются деньги.
— Ты так хорошо в этом разбираешься?
На губах ее мелькнула тонкая улыбка.
— Я прожила с сенатором Валенсом куда дольше, чем его собственная жена.
— И стала служанкой Валерии.
— Я научила ее всему, эту девочку. Я ведь уже говорила.
Самодовольство этой рабыни начинало изрядно действовать мне на нервы. Готов поспорить на что угодно, что ей случалось в свое время согревать сенаторскую постель, и воспоминание об этом до сих пор приятно тешит ее гордость. Ну еще бы — спать с самим сенатором! Христианка! Это их бог делает их столь бесстыдными и дерзкими. А безмятежное спокойствие, в котором они пребывают, способно свести с ума!
