— Ты проводила с ней весь день. — Я попробовал зайти с другой стороны. — Была ли она влюблена в него или нет?
— Моя госпожа едва знала Марка. Они и виделись-то всего один раз.
— И какое он произвел на нее впечатление?
— Ну, он был хорош собой. Но чересчур стар для нее, так она сказала. Ему — тридцать пять, ей — девятнадцать.
— И тем не менее она не возражала против этого брака?
— Наоборот — была очень довольна, что выходит замуж. Наряжалась для Марка, кокетничала с ним и всячески демонстрировала отцу, что готова повиноваться ему во всем. Брак устраивал их обоих — деньги Марка спасали сенатора от долговой тюрьмы, а Валерия получала возможность уехать из Рима. Этот брак льстил ее отцу, а ей давал шанс избавиться наконец от опеки матери и стать самостоятельной. Как все молодые девушки, Валерия вбила себе в голову, что как только она приберет его к рукам, муж станет выполнять все ее прихоти.
Ну конечно. Женщины почему-то считают, что брак — это конец всем заботам. А потом вдруг выясняется, что это только начало.
— А почему свадьба должна была состояться не в Риме?
— Должность, которой так добивался Марк, в тот момент была вакантной. Правда, ее тогда занимал старший трибун Гальба Брассидиас, но временно. В армии хотели, чтобы вопрос с командиром конницы был наконец решен окончательно, а сенатору Валенсу не терпелось получить деньги, которые Марк посулил, если тот отдаст ему свою дочь. Итак, обещанные деньги были выплачены, приказ о назначении получен, и тогда Марк, не желая дожидаться окончания приготовлений к свадьбе, заторопился. Ему посоветовали не медлить и сразу двинуться в путь, чтобы поскорее явиться в крепость и занять обещанный ему пост. Ради этого он рискнул даже отправиться в дорогу среди зимы. Его отсутствие вызвало толки. Валерия последовала за ним в марте, едва дождавшись первого корабля из Остии. Но даже в это время путешествие оказалось тяжелым. Нам пришлось три раза бросать якорь у берегов Италии, прежде чем корабль добрался наконец до Галлии. К тому времени мы все были едва живы.
Я сочувственно покивал — сам я любил море ничуть не больше ее.
— И потом вы двинулись через Галлию на север.
— Это было ужасно! Отвратительные постоялые дворы, отвратительная еда, а уж об обществе лучше вообще не вспоминать! Переправляться через реку было еще ничего, а вот трястись в повозке, запряженной мулами, оказалось адовой мукой. Я все удивлялась, что с каждым днем становится холоднее. А потом мы добрались наконец до Британского океана
[4]
, и вот там-то мы и узнали на своей шкуре, что такое, когда море то уходит от берегов, то возвращается снова.
— Прилив и отлив, — кивнул я.
— Никогда в жизни ничего подобного не видела.
— Знаю. Цезарь тоже был потрясен этим явлением, когда первый раз высадился в Британии. — Господи, удивился я, с какой стати я читаю лекцию по истории, да еще какой-то рабыне?! Если честно, я и сам этого не знал.
— Нисколько не удивляюсь.
Недовольный собой, я резко вернул ее назад к разговору:
— Итак, вы переправились через Канал…
[5]
— Да. К сожалению, мы опоздали на военный корабль, так что пришлось договариваться с торговым судном. Капитан, увидев на горизонте белые меловые скалы Дубриса
[6]
, принялся махать руками как сумасшедший, видимо, чтобы произвести впечатление на сенаторскую дочь, но нам всем было уже все равно.
— А потом по реке Тамезис
[7]
поднялись до Лондиниума?
[8]
— Да. И все было более или менее нормально, как ты сам можешь судить. Если не считать ее поездок верхом.
— Ее — что?
— Когда мы еще ехали через Галлию, Валерия объявила, что устала трястись в повозке, велела оседлать для себя лошадь и рысью поехала впереди, в дамском седле, естественно. Ну конечно, не одна, а с телохранителем. Его звали Кассий.
— Какой-нибудь старый солдат?
— Лучше. Бывший гладиатор.
— И тебе это не нравилось?
— Нет, Валерия была не настолько глупа, чтобы пытаться хоть ненадолго ускользнуть из виду. Но не дело, когда римская патрицианка носится верхом, словно какая-то простоволосая кельтская шлюха! А ведь я ей говорила! Но Валерия с детства была упрямой как осленок. Я предупреждала, что эти поездки не доведут ее до добра — мол, от них женщины становятся бесплодными, а жену, неспособную дать мужу детей, с позором отсылают назад, к семье. Но она только смеялась. Я твердила, что она может упасть с лошади и покалечиться, а она презрительно фыркала. Говорила, что, дескать, ее нареченный будет командовать конным полком и ему будет лестно иметь жену, умеющую скакать галопом. Я едва в обморок не хлопнулась, когда услышала такое.
Я попытался представить себе эту упрямую и отчаянную молодую женщину. Какой она была? Вульгарной? Мужеподобной? Или же просто сорвиголовой?
— И она научилась?
— Да, еще в поместье отца. Его снисходительность к дочери, пока она была ребенком, могла сравниться только с его же строгостью после появления у нее первых менструаций. А я так вовсе глаз с нее не спускала. И что? Она бы и тогда продолжала фехтовать деревянным мечом, да только ее собственный брат отказался участвовать в этих дурацких играх.
— Стало быть, у нее не было обыкновения делать, как ей велят? Она не любила подчиняться?
— Она имела обыкновение поступать, как ей подсказывает сердце.
Интересный довод — особенно для Рима.
— Я пытаюсь понять, что же тут произошло, — объяснил я. — Что за предательство тут случилось.
Она расхохоталась:
— Предательство?
— Я имею в виду нападение на Адрианов вал.
— Я бы не назвала это предательством.
— И как бы ты это назвала?
— Я назвала бы это любовью.
— Любовь?! Но ведь ты сама сказала…
— Ты меня не понял. Все началось еще тогда, в Лондиниуме…
Глава 5
— Римлянка! — пронзительно вопили бродячие торговцы и разносчики, выставляя короба со своим товаром прямо под дождь. — Взгляни сюда! Драгоценности из Британии!
Чтобы не оглохнуть от их душераздирающих криков и заодно укрыться от весенней капели, Валерия опустила на лицо капюшон. Почувствовав себя в некоторой безопасности, она в ужасе и изумлении взирала сверху на крохотную флотилию, устремившуюся к их судну. Речные лихтеры и узкие кораклы, рыбачьи лодки, сплетенные из ивняка и обтянутые кожей, окружили только что бросившего якорь «Лебедя», словно охотничьи псы — подранка. Их заросшие бородой до самых бровей капитаны наперебой предлагали переправить высоких римских гостей на берег, высадив их на высокую каменную набережную Лондиниума. Женщины бриттов, со скрученными на затылке волосами и в липнущей к телу сырой одежде, визгливо вторили им, предлагая влажный хлеб, дешевое вино, еще более дешевые побрякушки, бесстыдно выставляя при этом напоказ голые груди. Оборванная, замурзанная ребятня тянула ладошки, клянча медяки, их ручонки извивались при этом, точно ножки перевернутого навзничь жука. Нахальные юнцы выкрикивали, где можно дешево снять жилье, найти женщину или что-то продать. Собаки оглушительно лаяли, из клеток, где сидели куры и другая живность, доносилось истеричное кудахтанье, капитан их судна на чем свет стоит проклинал собственных матросов, недостаточно быстро убиравших паруса, — словом, гвалт стоял такой, что хоть святых выноси. Валерия только никак не могла решить, что хуже — весь этот шум или стоявшая вокруг ужасающая вонь.
