Констанс, сопровождаемая начальником девайзесской тюрьмы, появилась в половине двенадцатого. Заседание открылось не сразу, и, ожидая его, ей пришлось провести некоторое время в доме шорника Чарлза Стокса, откуда Констанс и препроводили в холл. «Как и прежде, на ней были траурные одежды, — сообщает „Таймс“, — но теперь появилась еще и плотная вуаль, скрывающая лицо девушки от любопытных, толпящихся перед входом в зал». Вуаль воспринимается как символ скромности и благовоспитанности. Если женщина скрывает свое лицо и тайны семейной жизни, то это говорит не против нее, а как раз за. Впрочем, вуаль еще и загадка. В своем романе «Скелет в каждом шкафу» (1860) Уотерс пишет о «мрачных тайнах, угадываемых за шепотом и шорохом за тонкой кисеей».
«Едва войдя в зал, — продолжает корреспондент „Таймс“, — мисс Констанс Кент бросилась к отцу и поцеловала его. Затем она заняла специально приготовленное для нее место и разрыдалась». В другой газете, «Сомерсет энд Уилтс джорнэл», возникает сходная картина: «В зал она вошла на подгибающихся ногах и, бросившись к отцу, порывисто поцеловала его».
В противоположность этой слабости публика являла собой образ силы и сосредоточенности. «Зал заседаний заполнился мгновенно», — свидетельствует «Таймс». Зрители «лавиной хлынули внутрь, заняв каждый свободный дюйм площади», подтверждает «Джорнэл». Но места хватило только половине, остальные остались снаружи в ожидании новостей. Три ряда были выделены для прессы. Полный стенографический отчет о слушаниях уже на следующий день опубликовали все крупнейшие английские газеты.
Члены городского магистрата сели на возвышение вместе с Уичером и Уильямсоном, капитаном Мередитом, суперинтендантом Фоли и судебным секретарем Генри Кларком. Именно ему от имени суда предстояло допрашивать Констанс.
За столом напротив разместились Сэмюел Кент и его поверенный, рядом с ними, тоже за отдельным столом, — Питер Эдлин из Бристоля, адвокат, нанятый защищать интересы Констанс. «У него был острый взгляд, четкая дикция и какое-то мертвенно-бледное лицо», — описывает этого человека «Сомерсет энд Уилтс джорнэл».
Констанс опустила голову и в таком положении просидела весь день — молча и не шевелясь. «События минувшего месяца явно оставили на ней тяжелый отпечаток, — пишет „Сомерсет энд Уилтс джорнэл“. — По этому бледному, исхудавшему лицу трудно узнать здоровую, румяную девушку, какой она была пять недель назад. Да и весь вид ее выдает глубокую подавленность».
Сэмюел уперся подбородком в ладони и устремил взгляд куда-то вперед. Он тоже, как пишет «Бат экспресс», выглядел «чрезвычайно подавленным, наружность его явно выдает неподдельное горе… Если не считать самой обвиняемой, именно он и в равной степени мистер Уичер являлись основными объектами внимания публики». Формально никто из этих троих не должен был принимать непосредственного участия в предстоящих слушаниях — они присутствовали здесь всего лишь в качестве наблюдателей и наблюдаемых. Что касается Констанс, то по закону она как обвиняемая не имела права давать показания.
Итак, суд возобновил прерванные в прошлую пятницу слушания. Первой вызвали Элизабет Гаф. «Вид у нее был довольно измученный», — свидетельствует «Сомерсет энд Уилтс джорнэл».
Кларк задал вопрос насчет одеяла.
— Я не хватилась одеяла с кроватки мальчика, пока его не принесли вместе с телом.
Эдлин, в свою очередь, поинтересовался взаимоотношениями своей подзащитной и ее сводного брата.
— Никогда не слышала, чтобы Констанс поднимала на него голос, — заявила Элизабет Гаф. — Всегда была с ним добра и ласкова.
Однако подтвердить, что в день смерти Сэвил подарил Констанс самодельное колечко или что Констанс дала ему какую-то картинку, она не могла.
Следующим был вызван Уильям Натт. Эдлин спросил его о «предсказании», что Сэвила найдут мертвым, и Натт повторил, что эти слова, сказанные на дознании, означают лишь то, что он опасался худшего.
Очередной свидетельницей стала школьная приятельница Констанс — Эмма Моуди.
— Приходилось ли вам когда-либо слышать от обвиняемой неприязненные отзывы о покойном? — спросил Генри Кларк.
— Да, она ревновала его, и вообще он ей не нравился.
— Это не ответ на заданный вопрос, — вмешался Эдлин. — Что конкретно говорила обвиняемая?
Эмма повторила многое из того, что говорила Уичеру: что Констанс, по ее собственному признанию, дразнила и щипала Сэвила и Эвелин, что ей не хочется возвращаться домой на каникулы, что родители, как ей кажется, выделяют младших детей.
Кларк попросил девушку вспомнить, не говорила ли чего-нибудь ее подруга о Сэвиле. И хотя в разговоре с Уичером Эмма как-то упомянула, что был такой случай, когда она упрекнула Констанс за то, что та вслух заявила о своей ненависти к сводному брату, сейчас об этом умолчала.
— Да нет, ничего такого особенного не говорила, просто называла имя.
— И все? Может, все-таки припомните? — настаивал Кларк.
— Протестую, — прервал его Эдлин. — Допрос свидетеля ведется с грубыми нарушениями… На мой взгляд, применяется совершенно неправомерная и беспрецедентная методика допроса.
— Я всего лишь стараюсь выяснить факты, — возразил Кларк.
— Не сомневаюсь в вашем искреннем желании выполнить свой долг, — вновь заговорил Эдлин, — но в данном случае вы явно, хоть и невольно, превысили свои полномочия.
— В чем же именно? — встал на защиту секретаря Генри Ладлоу. — Вы употребили весьма сильное выражение.
— С вашего разрешения, сэр. Дело в том, что мистер Кларк действительно превысил свои полномочия, или, может, точнее сказать, неверно их понял. Перед ним — одноклассница обвиняемой, и вместо того чтобы ограничиться вопросами и удовлетвориться полученными ответами, мистер Кларк ведет допрос так, словно это перекрестный допрос. Тем самым он нарушает принятый порядок, что особенно печально, имея в виду серьезность рассматриваемого дела.
В зале раздались аплодисменты, но Ладлоу их тут же пресек.
— Если что-нибудь подобное повторится, вы должны будете покинуть помещение. — Он повернулся к Эдлину. — Соблаговолите более четко сформулировать свои возражения, мистер Эдлин, и не читайте нам лекций.
— Если свидетель не понимает вопроса, — добавил Кларк, — то, чтобы добиться от него каких-то показаний, вам не остается ничего другого, кроме как повторить его.
— Да, но, получив ответ, — возразил Эдлин, — не следует повторять вопрос, как это делается на перекрестном допросе.
— Я ставлю вопросы так, как это предписано правилами, и если не получаю ответов, вынужден повторять их.
— Но нельзя же это делать до бесконечности.
— Можете ли вы вспомнить, что говорила обвиняемая о своем покойном брате? — вновь обратился Кларк к Эмме.
— Вы все время повторяете один и тот же вопрос, — вмешался Эдлин, — и вам уже на него ответили: «нет». Так что довольно. — Адвокат фактически делал то же самое, в чем обвинял Кларка: использовал повтор для устрашения оппонента.
