— И я был совершенно прав, — пожал плечами Копингер. — Если монах грозился сообщить о краже властям, значит, с вашей ненаглядной Орфан и в самом деле не все чисто и в ее интересах не поднимать шум вокруг этого дела.
— Госпожа Стамп, а как вы полагаете, что на самом деле случилось с девушкой?
— Я боюсь об этом думать, сэр, — ответила она, глядя мне прямо в глаза.
— Но судья Копингер совершенно справедливо заметил: не существует никаких свидетельств того, что с ней плохо обращались в монастыре.
— Я понимаю. Но я слишком хорошо знала Орфан. Она не могла украсть.
— Но возможно, она попала в отчаянное положение…
— Будь это так, сэр, она пришла бы ко мне. Воровать она в любом случае не стала бы. Так или иначе, девочка пропала, и вот уже полтора года о ней нет ни у ни духу. Как сквозь землю провалилась.
— Да, печальная история. Спасибо, госпожа Стамп, что вы уделили нам столько времени.
Я со вздохом поднялся; все мои подозрения по-прежнему оставались лишь туманными предположениями. Мне так и не удалось выяснить ни одного важного факта, проливающего свет на убийство Синглтона.
Госпожа Стамп провела нас в комнату, где дети по-прежнему перебирали ветхое тряпье. Когда мы вошли, они повернули к нам свои худые бледные лица. В воздухе стоял тошнотворный запах старой заношенной одежды.
— Чем занимаются ваши питомцы? — осведомился я у смотрительницы.
— Разбирают вещи, которые принесли нам добрые люди, выискивают такие, что еще можно носить. Завтра в монастыре день раздачи подаяния, и нам понадобится теплая одежда. Погода стоит холодная, а путь предстоит не из легких.
— Да, совершать пешие прогулки по такому холоду не слишком приятно, — кивнул я. — Благодарю вас, госпожа Стамп.
Мы оставили приют для бедных, а пожилая леди вернулась к детям, чтобы вместе с ними перебирать жалкие лохмотья.
Мировой судья Копингер предложил нам пообедать у него в доме, но я отказался, сославшись на то, что мы должны вернуться в монастырь. Хрустя башмаками по снегу, мы вновь двинулись по городским улицам.
— Боюсь, сегодня мы останемся без обеда, — с печалью в голосе предположил Марк. — Когда мы придем в монастырь, будет слишком поздно.
— Ты прав. Давай зайдем в трактир.
Неподалеку от городской площади мы нашли приличное на вид заведение. Хозяин провел нас к столу, стоявшему у окна, откуда открывался вид на пристань. Я заметил, что груженная шерстью лодка, которую мы видели прежде, теперь медленно двигается по каналу в сторону моря, туда, где ее ждет корабль.
— Клянусь мучениями Спасителя нашего, я умираю с голоду, — заявил Марк.
— Я тоже. Но думаю, от пива нам с тобой лучше воздержаться. Ты знаешь, что согласно правилам святого Бенедикта зимой монахам следует принимать пищу только один раз в день. Правда, он устанавливал свои правила для мягкого итальянского климата, но первоначально у нас, в Англии, его требования соблюдались столь же неукоснительно. Представь только, каково это — часами молиться в холодной церкви и лишь один раз в день иметь возможность подкрепить свои силы. Но с течением лет монастыри становились все богаче, а их уставы мягче. Поначалу монахи позволили себе вкушать пищу дважды в день, потом трижды, потом стали лакомиться вином и мясом.
— По крайней мере, они не оставили молитвы.
— Да, молятся они с прежним усердием. И неколебимо верят, что молитвы их помогают душам усопших обрести мир и покой. — Я вспомнил брата Гая, распростертого перед распятием, его страстную мольбу. — Но, увы, они пребывают в заблуждении.
— Признаюсь вам честно, сэр, от всех этих теологических вопросов у меня начинает кружиться голова.
— Значит, Марк, тебе надо укреплять свою голову, господь даровал тебе разум для того, чтобы ты его использовал.
— А как ваша спина? — спросил Марк, пытаясь сменить предмет разговора.
Про себя я отметил, что за последнее время он стал частенько прибегать к подобному приему.
— Сносно. Намного лучше, чем поутру.
Тут трактирщик принес нам пирог с кроликом, и мы занялись едой.
— Как вы думаете, что случилось с той девушкой из приюта? — спросил Марк, утолив голод.
— Это известно одному Богу, — пожал я плечами. — У нас в руках слишком много нитей, но все они обрываются. Откровенно говоря, разговор с Копингером не оправдал моих ожиданий. Так или иначе, мы с тобой знаем, что в монастыре женщины-служанки подвергаются грязным домогательствам. Кто из монахов особенно в этом усердствует? Нам известно, что приор Мортимус не давал проходу Элис, но, возможно, в монастыре есть и другие любители потешить свою похоть. Что касается исчезнувшей девушки, Копингер совершенно прав. Не существует никаких улик, указывающих на то, что Мортимус лжет и на самом деле Орфан вовсе не убежала с похищенными чашами. Старая смотрительница слишком привязана к своей воспитаннице и потому судит о ней пристрастно. А никаких доказательств того, что с девушкой случилась беда, нет, — заявил я и рубанул рукой воздух.
— А как вам понравился мировой судья Копингер?
— Он сторонник реформы, и этим все сказано. В меру своих сил и возможностей он помогает нашему великому делу.
— Он любит говорить о религии, осуждает монахов за то, что они мало помогают бедным, раздают скудную милостыню. А сам живет в роскоши и притесняет простых людей.
— Откровенно говоря, мне он тоже не пришелся по душе. Но тебе не следовало заводить с ним разговор о земле, которую арендовала мать Элис. В конце концов, тебя это не касается. Судья поставляет нам важные сведения, и я вовсе не хочу, чтобы он почувствовал себя обиженным. У нас и так немного помощников. Кстати, я рассчитываю, что он раздобудет для нас какие-нибудь любопытные факты относительно продажи монастырских земель. Тогда может оказаться, что в книгах брата казначея не все так уж безупречно.
— У меня создалось впечатление, что Копингер знает о контрабандистах куда больше, чем хочет показать.
— Несомненно. Я уверен, он берет с контрабандистов мзду. Но сейчас нас это не интересует. Я согласен с Копингером в одном: убийцу надо искать в монастыре, а не среди жителей Скарнси. Прежде всего под подозрение попадают пять старших монахов. — Я принялся считать, загибая пальцы. — Аббат Фабиан, приор Мортимус, казначей брат Эдвиг, ризничий брат Габриель и лекарь брат Гай. Все они отличаются высоким ростом и крепким сложением — за исключением брата Эдвига, которого в ночь убийства не было в монастыре. Все прочие вполне могли нанести Синглтону смертельный удар. И каждый из них имел возможность прикончить больного послушника. Разумеется, лишь в том случае, если рассказ брата Гая об отравлении белладонной соответствует истине.
— А зачем брату Гаю лгать?
Искаженное смертной судорогой лицо Саймона Уэлплея вновь возникло перед моим внутренним взором; мысль о том, что несчастного юношу отравили, чтобы не дать ему сообщить мне какую-то тайну, заставила мое сердце болезненно сжаться.
