Он поспешно вскочил с колен и понесся обратно в прачечную.
— Вы напугали его до смерти! — с ухмылкой произнес Марк.
— Иметь дело с такой трусливой деревенщиной, как он, легко. Другое дело приор с казначеем — этих голыми руками не возьмешь. Гляди, дверь. Значит, отсюда можно выйти, не проходя мимо проклятых собак.
Мы вышли во двор. Столкновение с собачьей сворой вновь встало у меня перед глазами. Я почувствовал слабость, и теперь настал мой черед ненадолго прислониться к стене, пока мое внимание не привлек гул голосов.
— Господи, что там случилось на этот раз?
Люди столпились, чтобы поглазеть на процессию, которая направлялась к воротам. Двое монахов несли статую святого Доната, облаченного в римскую одежду, со скрещенными на груди руками и скорбным выражением лица. За ними следовал брат Джуд с кожаной сумкой. Завершал шествие брат Эдвиг, на котором поверх сутаны был надет зимний плащ, а на руках были перчатки. Они приближались к сторожевому домику, где их поджидал Багги, чтобы открыть ворота.
— День подаяний, — произнес Марк.
К тому времени как мы подошли к воротам, Багги уже открыл их. Толпа, стоящая по другую их сторону, смотрела на статую, которую вынесли на плечах двое служек. Достав свою суму, брат Джуд торжественно произнес:
— Внемлите! Это образ нашего покровителя, священного нашего заступника на небесах, претерпевшего мучения от язычников. Образ святого Доната! Да свершится это подаяние во имя его великой милости! Помолитесь ему за отпущение своих грехов!
Мы стали протискиваться сквозь толпу. Здесь собралось добрых полсотни облаченных в жалкие лохмотья старых вдов, нищих и калек. Было видно, что скудная одежда не согревала их, ибо все они посинели от холода. Окружив полную фигуру госпожи Стамп, отдельной группой стояли дети, на лицах которых не было ни кровинки. Несмотря на то что день выдался холодным, от этого сборища бедолаг, которые проковыляли добрую милю, чтобы добраться сюда из города, разило невыносимой вонью. После обращенного к ним призыва брата Джуда они покорно поклонились и осенили себя крестным знамением.
— Что вы делаете? — резко одернул я монаха, когда нам с Марком наконец удалось пробраться к нему сквозь толпу.
— Ничего… просто раздаю подаяния, сэр…
— Вы требуете, чтобы эти несчастные люди поклонялись куску дерева.
Брат Эдвиг сделал шаг вперед.
— Но только в память о его святой доброте, сэр.
— Он призывал их молиться статуе! Я слышал это собственными ушами. Уберите ее! Сейчас же.
Опустив статую, монахи поспешно унесли ее прочь. Брат Джуд, которого била заметная дрожь, жестом велел раздавать подаяние. От меня не укрылось откровенно насмешливое выражение, мелькнувшее на лицах некоторых горожан.
— Подходите вперед, — вновь произнес монах дрожащим от волнения голосом. — Подходите за подаянием и хлебом.
— Не толкайтесь, не толкайтесь, — воззвал к порядку Багги, когда нищие один за другим двинулись к раздающему милостыню.
— Подаяние состояло из фартинга, самой мелкой монеты, и скудной пищи — яблок, хлеба и прозрачных кусочков бекона.
Тем временем ко мне подошел брат Эдвиг.
— М-мы не имели в виду ничего дурного, сэр, — сказал он. — Это всего лишь древняя церемония, смысл которой давно изгладился из нашей памяти. Мы обязательно ее исправим.
— Давно пора было это сделать.
— М-мы раздаем милостыню каждый месяц. Это наша святая обязанность. Будь иначе, эт-ти люди вообще в своей жизни не увидели бы мяса.
— При ваших доходах, мне думается, вы могли бы выделить больше средств на благотворительность.
Лицо брата Эдвига внезапно потемнело от гнева.
— Чтобы лорд Кромвель прибрал наши деньги для своих дружков! Это, по-вашему, называется благотворительностью?
Он отчеканил эти слова без намека на заикание, потом развернулся и быстро пошел прочь. Люди бросали на меня любопытные взгляды, пока мешок, в котором побрякивали монеты, вконец не истощился.
Я облегченно вздохнул. Гневная выходка, которую я себе позволил во время церемонии, сыграла мне на руку: по крайней мере, люди узнали, что среди них находится эмиссар короля. Тем не менее всплеск эмоций окончательно лишил меня сил. Миновав двор, я направился в сторону дороги, возле которой в окружении детей, поджидавших взрослых, стояла госпожа Стамп. Увидев меня, она сделала реверанс.
— Доброе утро, сэр.
— Не могли бы мы с вами поговорить с глазу на глаз? Будьте так любезны, подойдите сюда.
Мы отошли в сторону. Она смотрела на меня с плохо скрываемым любопытством.
— Я хочу, чтобы вы взглянули на это. Скажите, вы узнаете этот предмет?
Повернувшись спиной к толпе, я вытащил из кармана серебряную цепочку, которую снял с трупа девушки. Госпожа Стамп тотчас схватила ее в руки, вскрикнув от удивления:
— О святой Христофор! Помнится, я отдала ее Орфан. Перед тем как направить ее сюда. Сэр, вы нашли ее…
Она осеклась, увидев выражение моего лица.
— Мне очень жаль, госпожа Стамп, — мягко произнес я. — Эту цепочку я нашел на трупе, который мы сегодня утром достали из пруда.
Я думал, что она расплачется, но пожилая дама лишь стиснула руки в кулаки.
— Как она умерла?
— Ей сломали шею. Мне очень жаль.
— Вы нашли того, кто это сделал? Кто это был?
Ее голос неожиданно перешел в хриплый визг. Перепуганные дети начали озираться вокруг.
— Не надо, мадам. Прошу вас. Мы пока об этом решили не распространяться. Я обязательно найду того, кто это сделал. Клянусь вам.
— Отомстите за нее. Ради Бога, прошу вас, отомстите за нее.
Голос у нее задрожал, и она тихо заплакала. Я ласково тронул ее за плечо.
— Прошу вас, пока никому ничего не говорите. Если что-нибудь станет известно, я дам вам знать через судью Копингера. Глядите, взрослые возвращаются. Постарайтесь взять себя в руки.
Когда раздача милостыни подошла к концу, процессия оборванцев, словно стая черных ворон на белом снегу, потянулась обратно в город. Госпожа Стамп тяжело вздохнув, поспешно кивнула мне на прощание и повела детей вслед за взрослыми. Направляясь через ворота во двор, где меня поджидал Марк, я все время оглядывался назад, боясь, что она не выдержит и снова расплачется. Но, услышав ее твердый голос которым она подбадривала детей, понуждая догонять взрослых, постепенно успокоился. Брата Эдвига к этому времени нигде не было видно.
ГЛАВА 22
Я тихо вошел в темную церковь и с осторожностью закрыл за собой большую тяжелую дверь. За крестной перегородкой, отделяющей клирос от нефа, мерцали свечи, и оттуда же доносился монотонный хор голосов: монахи пели псалмы. По всей очевидности, вечерняя служба уже началась.
