— Будь моя воля, я бы немедленно заключил настоятеля Бенсона под стражу, но это не так просто. На завтра у меня назначена встреча с лордом Хартфордом. Посмотрим, что можно сделать. Ему это явно не понравится.
— Пока нам не очень-то везло.
— А вот убийце — напротив, и, возможно, этому не стоит удивляться. Благодаря помощи дьявола, сидящего в нем, ему удается все, что бы он ни делал. Он становится невидимым, неуязвимым.
Харснет посмотрел на меня напряженным взглядом, в котором читался страх.
— Однако с Кантреллом он потерпел неудачу, — напомнил я. — Разве допустил бы это дьявол?
Не спуская с меня взгляда, коронер подался вперед и заговорил еще более убежденным тоном:
— Я знаю, сэр, вы не верите в то, что убийца одержим. Но чем тогда можно объяснить совершение столь зверских, изощренных убийств, причем без видимой причины и цели и без какой-либо личной выгоды?
— Что-то он все же получает от этого. По крайней мере, в своем вышедшем из-под контроля сознании. Я думаю, он испытывает болезненное импульсивное желание убивать. Он не первый такой.
— Сумасшествие? Если вы хотите, чтобы я принял вашу сторону, сэр, извольте мне обосновать свое утверждение, объясните мне, в чем именно заключается его психическое расстройство, как и почему он сошел с ума.
— Не могу, — честно признался я. — Все, что я могу, это сообщить вам, что похожие случаи наблюдались и раньше.
— Когда? — удивился Харснет.
Я рассказал ему про Стродира и де Реца. После того как я закончил, Харснет развел руками и печально улыбнулся.
— Вот видите, сэр, это два ярких примера одержимости, а не сумасшествия, каким мы его знаем, что бы там ни говорил этот ваш бывший монах доктор Малтон.
— Возможно, истинного объяснения поступкам таких людей не будет найдено никогда.
— А вот одержимость представляется мне отличным и вполне логичным объяснением, — торжествующим тоном заявил Харснет и, подавшись вперед, добавил: — Эти акты обретают смысл лишь в том случае, если трактовать их как злобное и нечестивое издевательство над истинной верой.
— Истинной верой? — негромко переспросил я. — Так вы называете Книгу Откровения?
— А как же иначе? — Харснет широко развел руки. — Это неотъемлемая часть Библии, которая есть Слово Божье, говорящая нам, как жить и обрести спасение, как начался мир и каким будет его конец. Нам не дано решать, каким частям Библии верить, а каким — нет.
— Многие — от первых отцов церкви до нашего современника Эразма — сомневаются в том, что Книга Откровения является боговдохновенной.
— Но тем не менее отцы церкви приняли ее, Эразм был и остается папистом. Он не истинный праведник. Откровение — это часть Священного Писания, а в человека, которого мы ищем, вселился дьявол и заставляет его вершить безбожные дела.
Я не ответил, понимая, что в этом нам с Харснетом никогда не прийти к согласию. К моему удивлению, он вдруг улыбнулся и сказал:
— Вижу, я вас не убедил.
— Боюсь, что нет, — также с улыбкой ответил я. — Как и я вас.
Он смотрел на меня без капли враждебности и, наоборот, с каким-то сочувствием.
— Извините настойчивость моей жены в вопросах ценностей семейной жизни. Женщинам в наши дни позволено говорить все, что им заблагорассудится. Но она права. Мэтью… Вы позволите мне называть вас просто Мэтью?
— Конечно.
— Так вот, я с интересом наблюдал за вами всю последнюю неделю. Совместная работа дает прекрасную возможность оценить человека. Вы человек большого ума и высоких моральных принципов.
— Благодарю вас.
— Вы были удачливым адвокатом и находились рядом с Томасом Кромвелем, когда он только начинал. Я думаю, вас вполне могли бы назначить одним из уполномоченных, которым было поручено свести на нет все монастыри.
— Такая работа не по мне. Для нее требуются более безжалостные люди.
— Да, в вас сильны моральные устои. Но высокоморальный человек не должен терять веры.
— Когда-то я делил адвокатскую контору с одним хорошим человеком, приверженцем новой веры. Потом он ушел и сделался уличным проповедником. Я часто вспоминаю его. Наверное, он и по сей день шатается где-нибудь по дорогам. Однако я знавал и хороших людей, которые исповедовали старую веру. То же относится и к злодеям — их можно встретить среди приверженцев и той и другой веры.
— Я думаю, вы полны сомнений. Вы из тех, кого Библия называет лаодикийцами.
— Лаодикия. Город, где возникла одна из церквей, на которые Иоанн Богослов обрушивается в Откровении. Да, я сомневаюсь.
Я поймал себя на том, что в моем голосе зазвучал холод. Мне не хотелось этого разговора, не хотелось, чтобы Харснет обращал меня в свою веру, к тому же в столь покровительственной манере, но мне также не хотелось быть с ним грубым. Его страстность была искренней, а мне с ним еще предстояло работать.
— Простите меня за нескромность, — продолжал он, — но, может быть, испытывать душевную горечь, упорствовать перед Богом вас заставляет ваш физический недостаток? Я заметил, как болезненно вы отреагировали на слова настоятеля Бенсона, вспомнившего случай, когда король в Йорке высмеял вашу горбатость. К сожалению, когда подобные вещи говорят тебе в лицо, это надолго врезается в память.
Вот теперь я почувствовал злость. На сей раз он зашел слишком далеко.
— Я был горбат и тогда, когда являлся, говоря по-вашему, человеком истинной веры, — твердо ответил я. — Сейчас я сомневающийся, лаодикиец, как вам угодно было выразиться. А все потому, что на протяжении десяти лет я видел с обеих сторон людей, которые твердили о своей любви к Господу, но одновременно с этим грабили и убивали себе подобных. «По плодам их узнаете их». Не так ли говорится в Библии? Поглядите на плоды, которые принесла религия за эти десять лет. Перед глазами у нашего убийцы не счесть примеров, которые могут вдохновлять его на самые изощренные преступления.
Харснет нахмурился.
— Сторонники Папы делают все, чтобы доказать, будто истинной вере чуждо милосердие, и мы должны бороться с этим. Вам известно, что творит Боннер. Я не сторонник жестких мер, более того, я их терпеть не могу, но иногда без них не обойтись.
— Во что вы верите, Грегори? — осторожно спросил я. — Неужели, подобно Кранмеру, вы полагаете, что король — наместник Бога на земле, посаженный на трон, чтобы претворять в жизнь доктрину церкви, и что все должно происходить в соответствии с его волей?
— Нет, я верю в то, что истинная христианская церковь должна быть самоуправляема. Никаких епископов, никаких таинств. Так, как было в начале, так должно быть и в конце. А конец близок, в это я тоже верю.
— Так я и думал.
— Я вижу знамения, странные вещи, происходящие повсюду, вроде тех огромных рыб, которых извергли воды, вижу преследования истинных христиан. Антихрист здесь, это Папа. Сейчас не время для полумер.
