— Ты, как всегда, прекрасно информирован, Мэтью, — проговорила Дороти. — Барак до сих пор приносит тебе на хвосте сплетни от своих дружков из числа дворцовой челяди?
— А почему бы и нет?
— Я слыхала, что король присмотрел себе новую жену.
— Эти слухи не затихают с того самого дня, как казнили Кэтрин Говард, — фыркнул Роджер. — Интересно, кто будет новой счастливицей?
— Леди Латимер, — ответила Дороти. — На прошлой неделе умер ее муж, и послезавтра состоятся пышные похороны. Это означает, что король поразвлечется с ней в течение нескольких лет, а дальше — одному богу известно.
Эти слухи до меня не доходили.
— Бедняжка, — проговорил я, перейдя на шепот. — Ей стоит побеспокоиться о своей голове.
— Да, — кивнула Дороти.
Несколько секунд она молчала, а потом подняла руки над головой, хлопнула в ладоши и громко крикнула:
— Друзья мои, ужин готов!
Мы дружно отправились в столовую. Длинный старинный дубовый стол был уставлен серебряными приборами, слуги под неусыпным наблюдением Элиаса расставляли блюда с угощением. Гордостью стола были четыре больших цыпленка. Вообще-то в Великий пост дозволялось есть только рыбу, но поскольку река в эту лютую зиму сильно промерзла, цены на нее взлетели до небес, и король разрешил подданным есть белое мясо.
Мы расселись. Я оказался между Лодером и Джеймсом Рипроузом, старым барристером с жесткими бакенбардами, обрамлявшими сморщенное, как печеное яблоко, лицо.
Напротив нас сидели Дороти, Роджер и миссис Лодер — такая же пухлая и самодовольная, как ее муж. Она одарила меня улыбкой, продемонстрировав полный набор белоснежных зубов, после чего, к моему вящему изумлению, сунула пальцы в рот и вытащила оба ряда. Я заметил, что зубы крепились к двум деревянным протезам, выточенным с таким расчетом, чтобы надеваться на несколько гнилых пеньков — все, что осталось от ее настоящих зубов.
— Они выглядят просто изумительно, — сказала дама, перехватив мой взгляд. — Их изготовил для меня лекарь-брадобрей из Чипсайда. Разумеется, кушать с ними я не могу.
— Убери их, Джоанна, — произнес ее муж. — Никто не желает любоваться твоими зубами во время еды.
Джоанна надула губы, насколько это вообще было возможно без единого зуба во рту, а потом убрала вставную челюсть в маленькую коробочку, которую спрятала в многочисленных складках своего платья. Я с трудом удержался от того, чтобы не поежиться. Мода, заимствованная у французов и получившая распространение в высшем свете Англии — носить полон рот зубов, вырванных у мертвецов, — казалась мне отвратительной.
Роджер вновь заговорил о больнице, которую задумал создать, только теперь свои аргументы он адресовал старому Рипроузу.
— Подумайте о тех больных и беспомощных, которых мы могли бы забрать с улиц и, возможно, вылечить, — убеждал он.
— О, это было бы стоящим делом, — соглашался старик, — но как быть с другими нищими: здоровыми и вполне дееспособными, которые заполонили улицы и не дают прохожим шагу ступить, требуя подаяния, а подчас и угрожая? Что делать с ними? Я старый человек, и мне иногда бывает страшно выйти из дома одному.
— Очень верное замечание, — согласно затараторил брат Лодер, перегнувшись через меня, чтобы его могли слышать другие участники разговора. — Те двое, которые в прошлом ноябре ограбили и убили несчастного брата Гудкоула возле ворот, были монастырскими слугами, лишившимися хозяев. И их нипочем не изловили бы, не начни они бахвалиться в таверне, где пропивали денежки бедного Гудкоула, и не окажись ее хозяин честным человеком. Он-то и вызвал констебля.
— Ага, ага, — часто закивал головой Рипроуз. — Нет ничего удивительного в том, что оставшиеся бесхозными слуги безнаказанно воруют и убивают, а город может предложить нам в качестве защитников всего несколько констеблей, в большинстве своем таких же стариков, как я.
— Городской совет должен назначить сильных мужчин, которые сумеют выжечь эту заразу каленым железом! — припечатал Лодер.
— Ну к чему такие жестокости, Амброуз? — тихо укорила его жена. — Помнится, в молодости ты доказывал, что безработные бедняки имеют право на получение работы, что город должен платить им за полезный труд, к примеру, за мощение улиц. Ты всегда цитировал Эразма Роттердамского и Хуана Вивеса, писавших об обязанностях христианской общины по отношению к обездоленным.
Закончив эту тираду, женщина одарила мужа приторной улыбкой. Возможно, это была ее месть за колкое замечание относительно вставной челюсти.
— Точно-точно, Амброуз, я тоже хорошо это помню, — с готовностью ухватился за нежданную поддержку обрадованный Роджер.
— И я, — подхватила Дороти. — Ты очень сурово отзывался насчет обязанностей короля в отношении бедных.
— Ну, поскольку с той стороны данной проблемой, похоже, никто не интересуется, я не представляю, что мы можем тут сделать. Поселить десять тысяч вшивых попрошаек в лучших гостиницах и кормить их за столом для почетных гостей?
— Нет, — мягко ответил Роджер, — просто использовать наш статус состоятельных людей, чтобы помогать хотя бы немногим несчастным до тех пор, пока не настанут лучшие времена.
— Однако по улицам стало тошно ходить не из-за одних только попрошаек, — мрачно проговорил старый Рипроуз. — Теперь на каждом углу появились эти пустозвоны-начетчики с Библиями в руках. Один вон каждый день с утра до вечера торчит в конце Ньюгейт-стрит и что-то гавкает про грядущий апокалипсис.
За столом послышался одобрительный гул голосов.
За годы, прошедшие после падения Томаса Кромвеля, поддержка королем реформаторов, которые воодушевили его на разрыв с Римом, исчерпала себя. Он никогда в полной мере не разделял лютеранские воззрения, а сейчас в значительной степени дрейфовал в обратную сторону, к старой форме религии — чему-то вроде католицизма без Папы. Причем этот процесс сопровождался все более жестоким подавлением любого инакомыслия. Сомневаться в том, что хлеб и вино во время таинства причастия действительно превращаются в тело и кровь Христовы, было равнозначно ереси, за которую полагалась смертная казнь. Даже концепция чистилища вновь обрела прежнюю респектабельность. Все это вместе являлось анафемой в адрес тех радикалов, для которых единственным источником истины являлась Библия. Преследования лишь заставили многих реформаторов влиться в ряды радикалов, и в Лондоне они были особенно осмелевшими и крикливыми.
— Знаете ли, что я видел сегодня на улице? — спросил кто-то из гостей. — Возле одной церкви люди раскладывали на снегу ветки, готовясь к завтрашнему празднованию Пальмового воскресенья. Неожиданно налетела целая свора юнцов подмастерьев и раскидала ветки ногами, крича, что это папистский праздник, а Папа — антихрист.
— Этот религиозный радикализм является для черни дополнительным поводом устраивать вакханалии, — угрюмо заметил Лодер.
— Да, завтра могут возникнуть проблемы, — сказал Роджер.
