— Он сопротивлялся всем моим усилиям.
Минни подняла на меня взгляд. Ее лицо было потерянным и безжизненным.
— К тому времени от Адама остались лишь кожа да кости. Мне приходилось кормить его с ложечки, пока муж держал его, чтобы он снова не бухнулся на пол. «Я должен молиться! — беспрестанно твердил он. — Я не спасен!» Подумать только, слова «молитва» и «спасение» стали вызывать во мне ужас!
— Какие грехи Адам приписывал себе? — спокойно осведомился я.
— Этого он не говорил. Похоже, ему казалось, что он совершил все возможные грехи. До этого он был простым жизнерадостным парнем, иногда шумным, беспечным, но не более того. Он никогда не делал ничего плохого.
— А потом стал убегать из дома, — заговорил Дэниел Кайт. — Прятался в дальних улицах и пустынных закоулках, где никто не мог помешать ему молиться. Нам приходилось в буквальном смысле охотиться на него.
— Мы боялись, что он замерзнет до смерти, — вставила Минни. — Он убегал, даже не надев шубы, и мы искали сына по отпечаткам его босых ног на снегу.
С неожиданной для меня яростью женщина ударила себя кулачком по колену.
— О, как он только мог поступать столь жестоко со своими бедными родителями? Вот это и есть настоящий грех!
Мужчина положил натруженную ладонь на руку жены.
— Ну же, Минни. Имей веру. Господь ниспошлет нам ответ.
Он повернулся ко мне.
— Десять дней назад, когда на дворе бесилась такая вьюга, что нормальный человек и носа из дома не высунет, Адам пропал. Я в последнее время держал сына в мастерской, чтобы не спускать с него глаз, но он стал проворным, как обезьяна, и стоило мне отвернуться, как он отпер дверь, выскользнул на улицу — и поминай как звали. Где мы только не искали его! Но так и не нашли. А вечером того же дня к нам заявился чиновник от епископа Боннера и сообщил, что Адама нашли стоящим на коленях прямо в снегу перед Благовествующим Крестом во дворе собора Святого Павла и умоляющим Всевышнего послать ему знак, что он спасен и будет вместе с другими избранными допущен в райские кущи. Он кричал, что близится конец света, молил Господа и Иисуса Христа не низвергать его в геенну огненную в день Страшного суда.
Минни не выдержала и разрыдалась, ее муж умолк. Было видно, что его тоже переполняют эмоции. Глубину страданий этих простых людей было невозможно измерить, а то, что сотворил их сын, являлось чрезвычайно опасным. В собор Святого Павла допускались только священнослужители. Религиозная доктрина короля состояла в том, что sola fide, «только вера», не способна обеспечить человеку царствие небесное. Даже теория о разделении человечества на спасенных и проклятых была менее ортодоксальной.
Я посмотрел на Мифона. Тот сидел с хмурым видом и задумчиво перебирал пальцами густые волосы на макушке.
— Когда же Адам предстал перед Тайным советом? — Я мягко попытался вернуть Дэниела Кайта к нашему делу.
— Да, да, — спохватился тот. — Его привезли туда из епископской тюрьмы. Вызвали и меня. Я приехал во дворец на Уайтхолл. Там, в большой комнате с пышным убранством, за столом сидели четверо мужчин в богатых одеждах.
Голос Дэниела дрогнул, на лбу выступили капельки пота.
— Там был Адам, закованный в цепи, а с ним — тюремщик.
Он бросил взгляд на своего викария.
— Преподобный Мифон тоже пришел туда, но ему не дали говорить.
— Они бы не стали меня слушать, — сказал Мифон и добавил с презрительной гримасой: — Да я на это и не рассчитывал.
Мысленно согласившись с преподобным, я спросил:
— Кто были те люди?
— В белых одеждах сидел архиепископ Кранмер. Я видел его, когда он служил мессу в соборе Святого Павла. Рядом еще один церковник, крупный мужчина злого вида, с каштановыми волосами. Одежды двух других, как мне помнится, были отделаны мехами и драгоценными каменьями. Один был маленьким, с пронзительным голосом, у другого — длинная бурая борода и худое лицо.
Я медленно кивнул. Маленьким бледным человечком, вероятно, был сэр Ричард Рич, бывший протеже Томаса Кромвеля, злобный двурушник, который после падения Кромвеля сразу же переметнулся в стан консерваторов. Второй по описанию напоминал лорда Хартфорда, брата последней королевы и реформатора. Церковником со злым лицом был, несомненно, лондонский епископ Боннер.
— Что они вам сказали?
— Они спросили, каким образом Адам оказался в подобном состоянии, и я честно рассказал им все, что знал. Бледный мужчина сказал, что это похоже на ересь и мальчика необходимо сжечь. А в следующий момент, раньше чем надзиратель успел удержать его, Адам соскользнул на пол и стал фанатично молиться о спасении души. Члены совета велели ему встать, но он обращал на них не больше внимания, чем если бы они были мухами. Тогда архиепископ сказал, что Адам явно не в своем уме и его нужно отправить в Бедлам, чтобы парня там подлечили. Бледный все пытался обвинить Адама в ереси, но остальные не соглашались.
— Понятно, — в раздумье кивнул я.
Видимо, Рич решил, что сожжение еще одного радикального протестанта прибавит ему очков в глазах традиционалистов. А вот Кранмер, помимо того, что был от природы добросердечным человеком, не хотел, чтобы на улицах Лондона опять запылали костры. Заключить Адама в Бедлам означало решить проблему без шума и хотя бы на первое время.
— Это заставляет меня задать один важнейший вопрос.
Я поочередно посмотрел на каждого из родителей.
— Адам действительно безумен?
— Думаю, что да, — пролепетала Минни.
— Если он умственно здоров, сэр, мы опасаемся, что дело может обернуться еще хуже.
— Хуже? — переспросил я.
— Одержимость, — сказал, как отрезал, Мифон. — Вот чего я боюсь. А вдруг в юношу вселился нечистый и заставляет его прилюдно высмеивать милосердие Господа нашего? Если дело обстоит именно так, то я сумею спасти Адама, только постоянно находясь рядом с ним, усердно молясь вместе с ним, сражаясь за него с дьяволом.
— А вы в это верите? — спросил я каменотеса.
Тот переглянулся с Мифоном и закрыл лицо своими большими руками.
— Я не знаю, сэр. Да поможет Всевышний моему бедному сыну, если это правда.
— Думаю, Адам сейчас пребывает в великой растерянности и страхе.
Минни встретилась взглядом с викарием, и я понял, что духом она сильнее своего благоверного. Женщина повернулась ко мне.
— Но в чем бы ни заключалась истина, пребывание в Бедламе убьет его. Адам заперт в промозглой одиночной камере, где нет огня и царит постоянный холод. Он ничего не делает для себя. Он лишь лежит, скорчившись, и на полу молится, молится. А нам разрешено проводить с ним всего лишь один час в день. С нас требуют плату за его содержание — три шиллинга в месяц, больше, чем мы можем себе позволить. Но даже получая эти деньги, они не заставляют его кушать и ухаживать за собой. Надзиратель будет только счастлив, если наш мальчик умрет.
