— Вершины ваших гор были видны из окна нашей спальни в Переле, — рассказала Элизабетта матери настоятельнице. — И мы с Россаной часто говорили о том, что здесь, в такой близости к Богу, должно быть, живут ангелы. Теперь она с ними. Поэтому напишите на ее могильном кресте, что ее звали сестрой Анджелой. И пусть ангелы встретят ее на небесах как подобную им.
Мать настоятельница поручила одному пастуху стать нашим проводником в горах. Паоло и Элизабетта приглашали меня пойти с ними на север. Они шли к своему дяде, который жил неподалеку от Милана.
Но я покачал головой.
— Нет, я пойду во Флоренцию, к своему хозяину.
Я принес слишком много горя этой семье и поэтому был уверен в том, что для них будет лучше и безопаснее, если наши пути разойдутся.
— Ну а мы пойдем искать дядю, — сказал Паоло. — Два нищенствующих монаха вряд ли будут привлекать к себе слишком много внимания на дорогах, — добавил он, имея в виду скромные рясы, в которые были одеты и он сам, и Элизабетта.
— На случай, если мы никогда больше не встретимся, — сказал я, — желаю вам хорошей, счастливой жизни!
— Мы обязательно встретимся! — сурово произнес Паоло. — Хотя может пройти немало лет. У нас есть неоконченное дело, и нам надо будет к нему вернуться, Маттео. Мне нужно время, чтобы вырасти, стать сильнее, хорошенько вооружиться и научиться сражаться так, чтобы побеждать. Когда буду готов, я найду тебя, и тогда мы отправимся на поиски этих людей. Поклянись, Маттео, что пойдешь со мной!
Что оставалось мне делать? Учитывая все обстоятельства, я мог только согласиться.
Он пожал мне руку:
— А пока будь моим разведчиком. Флоренция всегда в центре событий, да и путешествуешь ты в такой знатной компании. Так что, Маттео, побудь пока моими глазами и ушами. Я напишу тебе в студию мессера Леонардо да Винчи.
На этом мы расстались.
Они отправились в Милан, а я во Флоренцию. Они под грузом скорби и мести, а я под грузом возросшей вины.
А на шее у меня висел источник всех наших бед.
Когда мы собирались сжечь всю нашу одежду, мать настоятельница заметила у меня в руках поясок с пришитым к нему кармашком и спросила, что у меня там, не какая-нибудь святая реликвия или амулет?
Я подумал: «Вот неплохое объяснение моей привязанности к этой штуке. Многие вешают себе на шею амулеты или прикрепляют к шляпе или плащу картинку с изображением любимого святого». В общем, я кивнул.
— Мы должны убедиться, что на твоем амулете нет инфекции. Я дам тебе для него новый мешочек, Маттео. Дай мне его, и я тщательно помою его аммиачной солью. Что бы это ни было, кость святого или что-то еще.
— Я сам это сделаю, — уперся я.
— Очищение нисколько не умалит силу твоей реликвии! — сказала монахиня, по-своему поняв мое нежелание отдать «амулет» на ее попечение. — Ведь вера заключается не в этом предмете. Вера находится в сердце и питает душу.
— Понимаю, — сказал я. — И тем не менее я сделаю это сам.
Она принесла миску с аммиачной солью и бутылку с водой. Потом подарила мне маленький кожаный мешочек на шнурке вроде тех, что носят на шее пилигримы. Я отправился в самый дальний угол монастырского двора и там сжег свой ремень с кармашком. Но сначала достал вещь, которая там лежала, и поместил ее в новое укрытие.
Перекладывая предмет, ставший источником стольких смертей и насилия с тех пор, как он попал ко мне в руки, я внимательно его рассмотрел.
Он был сделан из цельного куска золота, и по краю его бежала надпись. На нем был изображен герб одной из самых могущественных фамилий Италии. Щит с изображением шести шаров гордо сиял на его поверхности.
Это был герб банковского дома, влияние которого достигало самых отдаленных уголков мира. Дома, который финансировал Италию и Ватикан, поддерживал Францию, Германию, Англию и Испанию в их постоянной борьбе за власть и завоевания.
Это был предмет, который я украл по приказу Сандино. И наверное, Чезаре Борджа пообещал за него целое состояние.
Это была Большая печать Медичи.
Часть четвертая
Левый писец
Флоренция, 1505 год. Два года спустя
Глава 33
Никто не обратил внимания на тот факт, что начало работы было назначено на пятницу, в тринадцать часов.
То есть никто, кроме меня и алхимика Зороастро.
— Не лучший день для того, чтобы начинать большое дело, — шепнул он мне, когда мы с ним стояли в толпе, ожидающей прибытия мессера Леонардо.
Я знал, какой сегодня день недели. Пятница. По пятницам всегда очень бойко шла торговля рыбой, потому что для церкви пятница — это день воздержания. В этот день добрые христиане отказывают себе в удовольствии вкушать мясо, вспоминая о жертве, принесенной Спасителем; ибо именно в пятницу был распят Иисус Христос. И очень многие, даже не христиане, считали пятницу проклятым днем.
— Потому что нынче пятница? — спросил я.
— Да, потому что нынче пятница, — эхом отозвался Зороастро. — И к тому же мессер Леонардо решил, что мы начнем класть краску на первую часть фрески не когда-нибудь, а в тринадцать часов.
У меня перехватило дыхание.
— Разве можно выбирать такой день и такой час для начала столь важной работы! — сокрушенно продолжил Зороастро.
— Но вы сказали об этом маэстро? — спросил я.
— Сказал вчера вечером. Но он не согласился хотя бы денек подождать. Сказал, что должен начать, потому что не может себе позволить платить рабочим за день простоя. И что его предупредили: члены городского Совета теряют терпение.
Они хотят видеть, как движется дело. Они жалуются, что прошло слишком много времени с тех пор, как он закончил картон
[7]
для этой фрески. Какой-то служка передал ему, что если он не начнет класть краску сегодня, то Совет сочтет это еще одной недельной отсрочкой и попытается его оштрафовать.
Мы с Зороастро хорошо знали, как относится к этой фреске флорентийский Совет, и особенно его глава Пьеро Содерини.
Они совсем не уважали талант хозяина и с самого начала постоянно придирались к нему — с того самого момента, как два года назад он получил эту работу.
— Когда он приедет, Маттео, поговори с ним! — продолжал Зороастро. — Скажи, что начинать работу в такой час — значит накликать беду.
— Он очень вас ценит, — ответил я, — и если уж вам не удалось изменить его мнение, то мне и подавно не удастся.
— О да! Он высоко ценит меня за практическую сторону того, что я делаю. За мое умение работать с металлами, за мое знание элементов, их силы и свойств, за мое умение приготовлять краски… Но совсем не за другие мои занятия, не за попытки объяснить мистические предзнаменования. Нет! К ним он относится с презрением, как к чему-то не стоящему внимания умного человека и ученого. Вчера вечером, когда я умолял его перенести начало работ из-за того, что увидел неблагоприятные предзнаменования, он рассмеялся мне в лицо!
