Мне казалось, я вижу пот на их телах и слышу вопли и крики битвы. На одном из фрагментов хозяин сумел изобразить дым — вещь, прежде неслыханную для фрески, возможности которой ограничены сложностью изображения перспективы. Но маэстро удал ось создать изумительную иллюзию: сам взрыв как будто оставался вне поля нашего зрения, зато мы видели его результат — стелющийся по нижней части стены дым от разорвавшегося пушечного ядра.
На протяжении всего лета, липкого и влажного, мы каждый день приходили в зал Совета и тут же приступали к работе. Хотя поручения, которые мне давали, были достаточно однообразными, я выполнял их с охотой. Маляр из меня никакой, так что я не мог провести кистью ни одной даже самой простой линии. Хотя мне уже исполнилось двенадцать, я все еще не сильно вырос и не набрал много весу. Поэтому я мог быстро лазать по лесам вверх и вниз и подавать мастерам требуемые инструменты и предметы: заостренные стерженьки, которыми художники накалывают рисунки, шелковые мешочки, с помощью которых припудривают нанесенные очертания. Раз за разом мне приходилось наполнять эти мешочки, содержимое которых наносилось на стену сквозь проделанные в ткани дырочки. Работая в жару целый день, к вечеру я, как и все остальные, валился с ног от усталости. Но от самой фрески я не уставал. Она завораживала меня. Я всегда пытался улучить минутку, чтобы постоять перед ней и обнаружить в ней еще что-нибудь загадочное. Вот и теперь, когда почти все уже умылись и ушли, я вернулся к фреске и разглядывал последний из нанесенных маэстро фрагментов.
Как звали этого человека на картине — умирающего, несчастного, никем не замеченного? Может, дома у него остались дети и жена? Ради чего он пошел на войну? Может, искал азарта, спасаясь от скуки? А может, подобно Паоло дель Орте, был мучим жаждой отмщения за зверство и насилие, причиненное его близким? Наверняка, как и всем остальным воинам, ему пришлось слушать речи, призывающие к оружию. Какими должны были быть слова, способные пробудить в человеке желание воевать? Может, обещание вознаграждения? Или призыв воевать за своего господина? У господ много причин для войны — они воюют за земли и богатство, из алчности или ради славы. Но зачем простым воинам участвовать в этих битвах?
— Маттео!
Я вскочил. Попытки представить себе реальную жизнь персонажей картины так увлекли меня, что я даже не заметил, как подошел маэстро.
Он ласково протянул руку и потрепал меня по волосам.
— Интересно, какие мысли копошатся в этой головке?
Я лишь пожал плечами. Это говорило о том, насколько свободнее я стал в общении за последние два года. Раньше я бы убежал, если бы кто-нибудь позволил себе такой жест.
— Я думал о людях на вашей картине. Кто они?
— Воины Флоренции.
— Как их зовут?
— Как их зовут? — удивленно повторил маэстро.
— И еще я думал об этом человеке, — взволнованно продолжал я, не дав ему возможности ответить. — Вот об этом, что лежит на земле. Он останется жив?
Маэстро подошел ближе к стене и внимательно осмотрел тело павшего солдата.
— Сомневаюсь. Уж слишком серьезно он ранен. Скорее всего, умрет, как и большинство людей, изувеченных в сражении.
— Мне кажется, судя по его лицу, что он смирился с этим, — согласился я. — Он не хочет жить.
— Почему же? — улыбнулся хозяин.
— Возможно, у него нет дома. Наверное, поэтому. Нет людей, которые оплакали бы его, не вернись он с войны.
— Да, это печально, когда никому нет дела до того, жив ты или умер, — подтвердил маэстро.
— В то же время этот человек, — я показал на одного из центральных персонажей картины, который, высоко подняв меч, готов был обрушиться на своего противника, — ищет славы и нисколько не боится погибнуть. Скорее всего, он даже предпочел бы умереть так, чтобы его имя осталось в памяти людей.
— Но такие герои существуют.
— Говорят, что Ахилл, самый красивый и храбрый из всех древних греков, был именно таким. Ему предсказали, что если он пойдет на Троянскую войну, то обязательно погибнет, однако о его подвигах будут сложены песни и легенды. И если бы он остался дома, то дожил бы до глубокой старости, однако в полной безвестности. Он предпочел идти с Одиссеем и воевать за спасение Елены. Он убил отважного Гектора перед стенами Трои, но и сам был убит Парисом у Скейских ворот.
— Но имя Ахилла действительно не забыто. Быть может, этот человек на картине тоже думает об этом? О том, что, если он захватит знамя, его имя останется жить на века?
— У картины может быть столько же толкований, сколько зрителей. Многие полагают, что картина — это мгновение, выхваченное у времени.
— Но мне интересно, что было до изображенного мгновения и что будет после.
— О, ты имеешь в виду историю. Но ведь есть летописный рассказ о битве при Ангьяри. Есть и другие рассказы об этом сражении, в котором флорентийцы схватились с миланцами.
— Но если ты их почитаешь, то увидишь, что они в большей степени зависят от личности рассказчика, чем от того, что происходило на самом деле. Битва эта считается великой победой флорентийцев, сопровождавшейся якобы массовой резней побежденного противника. Но мой друг Никколо Макиавелли рассказывает, что единственным погибшим был воин, чей конь, испугавшись змеи, взвился на дыбы и сбросил седока на землю, после чего, ударившись головой о камень, тот испустил дух. У мессера Макиавелли очень острый ум и свой способ прочтения победных реляций.
— Но мне хотелось бы знать, что произойдет с каждым из этих персонажей в дальнейшем, — не унимался я.
— Ты очень сообразителен, Маттео. Это как раз то, о чем я хотел бы поговорить с тобой. Пока ты не ушел, пойдем-ка вон туда и побеседуем наедине. Нам нужно кое-что обсудить.
Он провел меня в центр зала.
— Это было осенью того года, когда ты пришел во Флоренцию и снова присоединился к нам. Помнишь это время?
Да, я хорошо помнил это время.
Когда мы ушли из монастыря в Мельте, а потом расстались, я несколько недель скитался по горам, а потом добрался до Флоренции. Было уже почти лето — лето 1503 года. Мне не составило труда разузнать о местонахождении такого знаменитого человека, как Леонардо да Винчи. Оказалось, что его нет в городе и вернется он во Флоренцию не раньше октября, когда начнутся работы над новой фреской, заказанной ему Пьеро Содерини и городским Советом.
Было достаточно тепло для того, чтобы спать под открытым небом, так что я присмотрел небольшую пещерку на отвесном берегу Арно и устроил себе там уютное убежище.
В конце августа до меня дошли новости из Рима. Папа Александр Борджа умер. Как-то после ужина он почувствовал себя плохо и вскоре скончался. В Италии стояла в то время доселе небывалая жара, а в Риме свирепствовала малярия, занесенная комарами с окрестных болот. Большинство людей считали, что Папа был отравлен, и не обязательно кем-то: он вполне мог отравить себя сам, по ошибке. Смерть его была воистину ужасна. Он заслужил ее всей своей жизнью.
