Каноник исполнил над умирающим все необходимые обряды и помногу часов проводил в церкви, стоя на коленях и умоляя Господа даровать несчастному смерть.
Мы дали Зороастро кожаный ремень. Он впивался в него зубами, по его лицу градом катился пот, он бился головой о подушку.
Мы были вынуждены положить несчастного в дальний сарай, потому что слуги пугались его ужасных предсмертных криков.
— Дайте мне кинжал, и я вспорю себе вены! — кричал он. — Принесите мне мой топор! Умоляю! — Он обращался к нам ко всем и к каждому по отдельности.
— Слушай, Маттео! — обратился ко мне Грациано. — Ты не знаешь какую-нибудь траву или отвар, который может облегчить его страдания?
— Если найдете где-нибудь мак…
Я не закончил фразу.
— Мак сможет помочь ему?
— Я могу сделать внутривенное вливание. Но…
— Что? — серьезно спросил маэстро.
— Это очень опасно.
Он подумал. А потом спросил:
— Ты имеешь в виду, что это может убить его?
— Да.
— Тогда мы найдем все, что тебе нужно.
Он вышел из комнаты.
Мы не имеем права отнимать жизнь.
Я не сомневался в этом. Мое убеждение было смесью того, чему учит церковь, и того, чему учит еще более древняя вера, и оно заключалось в том, что природа даровала жизнь и природа решает, когда ее забрать.
Так я им и сказал.
— Приготовь отвар, Маттео, — ответил мне на это хозяин. — Мы хотим только облегчить его боль. Приготовь, и я сам его введу.
Я начал готовить отвар, очень жалея о том, что со мной нет бабушкиной книжки с рецептами. Теперь, умея читать, я смог бы точнее следовать ее указаниям. Хотя про этот яд забыть было невозможно.
Я тут же вспомнил, как бабушка в последний раз готовила это варево. Как-то вечером, незадолго до ее смерти, у нашего костра появился один чужак.
Едва заслышав стук копыт, бабушка встала и велела мне спрятаться в кибитке. До меня доносились лишь невнятные обрывки разговора, и тогда, движимый обычным детским любопытством, я высунулся наружу и услышал, как она сказала:
— Я не хочу неприятностей.
У него в руке был нож, но она казалась спокойной. Тут они оба заметили меня.
— Малыш! — сказала она резким голосом. — Иди спать!
— Кто это? — спросил чужак.
— Один из моих.
— Ты слишком стара, чтобы иметь маленьких детей.
— Приемыш.
— Как зовут?
— Карло.
— Цыганенок?
Она кивнула. Но меня звали вовсе не Карло. Меня звали Янек! Зачем бабушка солгала этому человеку? Она быстро поднялась в кибитку, затолкала меня внутрь, сунула мне в рот леденец и прошептала:
— Во имя всего святого, не произноси ни слова. Прошу тебя!
Человек взял отвар и ускакал прочь.
Не успел он скрыться из глаз, как она принялась готовиться к отъезду. И я слышал, как она говорила, пакуя вещи:
— В любом случае пора. Мы должны вернуться.
Она пустила лошадь по дороге, которая вела высоко в горы.
Никто бы не подумал, что кибитка сможет забраться на такую высоту. Мы съехали на каменистую почву, на которой лошадь не оставляет следов. Тем не менее бабушка обернула копыта лошади толстой тканью и выбирала самые каменистые участки пути. Мы не сделали ни одного привала, чтобы поесть или умыться, а кроме того, увозили с собой все свои отходы.
Ночью я просыпался от ржания лошади, которую она гнала вперед без остановки. Днем она прятала кибитку в лесу. И хотя было холодно, бабушка не разводила костер, пока мы не оказались в безопасности по ту сторону перевала, у деревни под названием Кастель-Барта. Там ей стало плохо, и она заболела. Эта болезнь и свела ее в могилу.
Это отчетливое воспоминание всплыло в моем мозгу только теперь, когда я смотрел на булькающий маковый сок. Потому что тот странник просил у нее тогда маковый сок. И она его сварила.
Маковый сок, приносящий облегчение от боли. И сон. И тихую смерть.
После того как мы похоронили Зороастро, хозяин сказал Фелипе:
— Что ж, я решил. Фреска погибла. Донне Лизе я больше не нужен. Попрошу-ка я французов уговорить флорентийский Совет отпустить меня. Как только меня освободят от контракта, поеду в Милан.
Салаи отправили вперед с рекомендательными письмами и поручением приготовить жилье.
— А ты как, Маттео? — с невинным видом спросил меня Салаи, собираясь в дорогу. — Ты что будешь делать?
— Не понимаю, о чем ты. — Мне и в голову не приходило, что я не буду сопровождать их в Милан.
— Не думаю, что нашему хозяину понадобится там такой невежественный слуга, как ты.
— Но я не такой уж невежественный, каким был когда-то! — с жаром воскликнул я.
— Ты не умеешь ни читать, ни писать! — дразнил меня Салаи. — Ты держишь это в секрете, но все знают о твоем невежестве! Мы все смеялись над тобой, когда ты притворялся, что читаешь те письма да еще и пишешь на них ответ!
— Тогда посмейся теперь над какой-нибудь другой глупой шуткой, — сказал я, — потому что я умею читать! — Я достал из поясного кошелька книжку. — Смотри! Вот история святого Георгия. Она начинается так: «В одной далекой стране жил-был дракон…»
Салаи злобно рассмеялся:
— Мы все знаем, что ты умен и хитер и можешь выучить наизусть даже самый длинный пассаж с самыми трудными словами! Я слышал, как маэстро говорил об этом однажды с Фелипе. Он думал, что никто его не услышит, но я слышал!
— Ты легко пересказываешь любую байку, услышав ее хотя бы один раз. Он восхищался твоей памятью. А я восхищаюсь твоей глупостью.
— Мне не нужно доказывать тебе то, о чем я сказал! — закричал я.
— Но я хотел бы, чтобы ты доказал это мне, — послышался тихий голос от двери.
Салаи стремительно обернулся. Как давно маэстро стоял у двери? Слышал ли он, о чем мы тут говорили?
Не обращая внимания на Салаи, маэстро прошел к столу. Достал перо.
«В одной далекой стране жил-был один дракон…»
— Ну-ка, Маттео, покажи мне, умеешь ли ты писать.
Дрожащей рукой я взял перо и написал свое имя.
Потом он снял с полки какую-то книгу и открыл ее на первой попавшейся странице:
— Читай.
Хоть и по слогам, но я прочел строчку или две.
Он не улыбнулся. Но сказал:
— Хорошо. Однако недостаточно хорошо. Если хочешь поехать с нами в Милан, то должен дать мне твердое обещание учиться всему тому, чему я тебе велю.
