— Есть еще один молодой священник, что приходит исповедовать нас, когда отцу Бартоломео нездоровится. Его зовут отец Мартин. Наверное, я спрошу у него. Наша аббатиса нечасто позволяет таким молодым монашенкам и послушницам, как я, исповедоваться отцу Мартину. Его она оставляет для пожилых монахинь. Но сестра Мария, а ей уже восемьдесят два, рассказывала мне, что после того, как она побывала на исповеди у отца Мартина, ей пришлось пойти на исповедь к отцу Бартоломео, чтобы поведать ему о мыслях, вызванных у нее отцом Мартином. Это кажется мне напрасной тратой времени, да и вряд ли стоит утруждать лишней работой отца Бартоломео, когда ему и так нездоровится. Вот незадача! Как же поступить?
Девушка поднесла шитье к лицу и перекусила нитку ровными белыми зубками. Потом воткнула иголку в маленькую подушечку и встала.
— Вы, кажется, голодны. Подождите здесь, я принесу вам хлеба.
— Нет! — сказал я и попытался преградить ей дорогу.
Но она ускользнула.
Я так и остался стоять с открытым ртом. А с улицы уже кто-то колотил в ворота. Это был мой преследователь. Сейчас он схватит меня! В отчаянии я стал оглядываться по сторонам, и в это время вернулась девушка. Она торопливо приблизилась ко мне.
— Когда я была на кухне, у входа послышался шум, и я рискнула поглядеть, что там такое. За вами кто-то гонится?
Я кивнул.
— Он убьет вас, если найдет?
Я подумал о Сандино и о том, как он наказывает тех, кто переходит ему дорогу.
— Смерть от руки этого человека была бы для меня милостью.
— Если он столь безжалостен, то наверняка придет сюда и будет все тут обыскивать. И конечно, его не остановит то, что это закрытый монастырь.
Она огляделась.
Я сделал движение к стене, но девушка схватила меня за руку. Руки у нее были бледны, как лилии, но с сильными пальцами.
— Оставаясь здесь, я подвергаю вас опасности, — пробормотал я.
— Если вы уйдете сейчас, то не спасетесь. Залезайте-ка под скамейку, — приказала она. — А я прикрою вас юбками. Пожалуй, это лучшее, что мы можем сделать.
— Если он обнаружит меня, то убьет вас! И то, что вы монахиня, вас не спасет.
— Во-первых, — резко возразила она, — я вовсе не монахиня… пока. А во-вторых, я могу сказать, что вы угрожали мне ножом.
— Но у меня нет ножа! — признался я.
— Тогда возьмите мой! — Она вытащила из-под монашеского наплечника нож для нарезания мяса. Увидев мое изумление, вздернула брови: — Когда я пошла на кухню за хлебом для вас, то подумала, что захватить с собой нож было бы весьма предусмотрительно.
Я взял у нее нож и быстро заполз под скамейку.
Громкие голоса раздавались все ближе, и вскоре на дорожке сада послышались шаги. Затем я услышал голос, очевидно принадлежавший пожилой женщине:
— Разыскивая своего беглеца в этих стенах, вы нарушаете древние законы святой обители!
— Матушка аббатиса, человек, которого я ищу, чрезвычайно опасен, — терпеливо возразил на это мужской голос.
Я недоумевал: кто же он, этот человек, так властно вторгшийся в святую обитель? Никак не обычный бандит из числа головорезов Сандино! Да и говорит он на литературном языке, которым изъясняется знать.
— Если я позволю этому человеку остаться на свободе, то и вас, и ваших сестер в лучшем случае зарежут в постели.
— Тогда ищите, где считаете нужным.
— Скажите, эта монахиня находилась в саду весь день? — вопросил мужчина.
— Да, — ответила аббатиса. — Сестра, ты слышала, что сказал этот господин. Не был ли твой покой нарушен сегодня появлением какого-нибудь дурного человека?
— Нет, матушка, — застенчиво отвечала юная послушница. — Никаких разбойников здесь не было. А я просидела здесь за шитьем несколько часов.
— Ты хорошая послушница и трудишься весьма усердно. Теперь ступай в дом. Скоро время ужина.
Лежа под скамейкой, прикрытый ее юбками, я приготовился бежать.
— Ах! — вздохнула моя спасительница. — К сожалению, вынуждена вам сказать, матушка, что на последней исповеди отец Бартоломео наложил на меня епитимью, велев мне всю неделю воздерживаться от еды. Так что, с вашего позволения, я останусь здесь и продолжу свое шитье, пока Господь дарует нам дневной свет, — смиренно закончила она, очевидно склонив голову.
— Разумеется, дитя мое!
И я понял по звуку шагов, что аббатиса вслед за моим преследователем направилась к дому по садовой дорожке.
— Думаю, вам следует побыть здесь еще немного, — тишайшим голосом произнесла послушница, когда мы оба услышали топот в доме. — Если он так ревностно ищет вас, он наверняка будет следить за дверьми и воротами. И пошлет за помощью.
— И не замедлит установить контроль над всеми дорогами. А завтра вернется и обыщет все еще раз, уже более тщательно. Поэтому вам нужно подождать до наступления ночи, а потом уже уходить.
— Я уйду сейчас.
Мне стало стыдно, что я прячусь за спиной монашки, а точнее, под ее юбками, и я высунул голову из-под скамьи.
— Ш-ш-ш! — зашипела она сердито. — Вы все испортите.
— У меня есть план. На закате сюда приходит один человек.
— Он поливает сад. В это время сестры находятся в часовне на вечернем богослужении. Его зовут Марко, когда-то он был слугой у моего отца и любит меня. Я поговорю с ним и попрошу его вызволить вас отсюда.
— А как он сможет меня спрятать?
— Он привозит воду в бочках на ручной тележке.
— Да меня в первую очередь будут искать в пустых бочках!
— Я не так глупа, чтобы предложить это! — Маленькая послушница зыркнула на меня и так сжала губки, что я понял, какой она может быть в гневе. — В качестве платы, помимо денег, Марко разрешают забирать навоз, который производят наши ослики. Вы спрячетесь под навозом, и он отвезет вас в свою хижину. Это рядом с каменоломнями в Бизии. Вы можете придумать что-нибудь получше этого способа?
Я покачал головой и снова залез под скамейку.
— Мне любопытно, — сказала она. — Вы говорили, что человек, который охотится за вами, — страшный убийца. И вы правы, так и есть. Но с ваших слов я приняла его за грубого мужлана, а не за знатного вельможу.
— О каком знатном вельможе вы говорите?
— О человеке, который искал вас сейчас в саду. Вы знаете, кто он?
— Нет. Так кто же?
— Его зовут Якопо де Медичи.
Итак, вечером того же дня я улегся на дно ручной тележки Марко, прикрылся мешком и позволил закидать себя ослиным навозом. Послушница следила за всеми моими действиями. Когда, прощаясь со мной, она склонилась над кучей, я решил, что мой несчастный вид ее забавляет.
