— Вы думаете, что это появится… в газетах? —
наивно спросила жертва именин своего начальника.
— Вернее верного, — последовал искренний ответ,
ибо Швейк никогда не имел привычки скрывать что-нибудь от собеседника. —
Читателям газет это очень понравится. Я сам всегда с удовольствием читаю
рубрику о пьяных и об их бесчинствах. Вот недавно в трактире «У чаши» один
посетитель выкинул такой номер: разбил сам себе голову пивной кружкой.
Подбросил её кверху, а голову подставил. Его увезли, а утром мы уже читали в
газетах об этом. Или, например, в «Бендловке» съездил я раз одному факельщику
из похоронного бюро по роже, а он дал мне сдачи. Для того чтобы нас помирить,
пришлось обоих посадить в каталажку, и это сейчас же появилось в «Вечёрке»… Или
ещё случай: в кафе «У мертвеца» один советник разбил два блюда. Так, думаете,
его пощадили? На другой же день попал в газеты… Вам остаётся одно: послать из
тюрьмы в газету опровержение, что опубликованная заметка вас-де не касается и
что с этим однофамильцем вы не находитесь ни в родственных, ни в каких-либо
иных отношениях. А домой пошлите записку, попросите это опровержение вырезать и
спрятать, чтобы вы могли его прочесть, когда отсидите свой срок… Вам не
холодно? — участливо спросил Швейк, заметив, что интеллигентный господин
дрожит, как в лихорадке. — В этом году конец лета что-то холодноват.
— Погибший я человек! — зарыдал сосед
Швейка. — Не видать мне повышения…
— Что и говорить, — участливо подхватил
Швейк. — Если вас после отсидки обратно на службу не примут, — не
знаю, скоро ли вы найдёте другое место, потому что повсюду, даже если бы вы
захотели служить у живодёра, от вас потребуют свидетельство о благонравном
поведении. Да, это удовольствие вам дорого обойдётся… А у вашей супруги с
детками есть на что жить, пока вы будете сидеть? Или же ей придётся побираться
Христа ради, а деток научить разным мошенничествам?
В ответ послышались рыдания:
— Бедные мои детки! Бедная моя жена!
Кающийся грешник встал и заговорил о своих детях:
— У меня их пятеро, самому старшему двенадцать лет, он
в скаутах, пьёт только воду и мог бы служить примером своему отцу, с которым,
право же, подобный казус случился в первый раз в жизни.
— Он скаут? — воскликнул Швейк. — Люблю
слушать про скаутов! Однажды в Мыловарах под Зливой, в районе Глубокой, округ
Чешских Будейовиц, как раз когда наш Девяносто первый полк был там на учении,
окрестные крестьяне устроили облаву на скаутов, которых очень много развелось в
крестьянском лесу. Поймали они трёх. И представьте себе, самый маленький из
них, когда его взяли, так отчаянно визжал и плакал, что мы, бывалые солдаты, не
могли без жалости на него смотреть, не выдержали… и отошли в сторону. Пока их
связывали, эти три скаута искусали восемь крестьян. Потом под розгами старосты
они признались, что во всей округе нет ни одного луга, которого бы они не
измяли, греясь на солнце. Да, кстати, они признались ещё и в том, что у Ражиц
перед самой жатвой сгорела совершенно случайно полоса ржи, когда они жарили там
на вертеле серну, к которой с ножом подкрались в крестьянском лесу. Потом в их
логовище в лесу нашли больше пятидесяти кило обглоданных костей от всякой
домашней птицы и лесных зверей, огромное количество вишнёвых косточек, пропасть
огрызков незрелых яблок и много всякого другого добра.
Но несчастный отец скаута всё-таки не мог успокоиться.
— Что я наделал! — причитал он. — Погубил
свою репутацию!
— Это уж как пить дать, — подтвердил Швейк со
свойственной ему откровенностью. — После того, что случилось, ваша
репутация погублена на всю жизнь. Ведь если об этой истории напечатают в
газетах, то кое-что к ней прибавят и ваши знакомые. Это уже в порядке вещей,
лучше не обращайте внимания. Людей с подмоченной репутацией на свете, пожалуй,
раз в десять больше, чем с незапятнанной. Это сущая ерунда.
В коридоре раздались грузные шаги, в замке загремел ключ,
дверь отворилась, и полицейский вызвал Швейка.
— Простите, — рыцарски напомнил Швейк. — Я
здесь только с двенадцати часов дня, а этот господин с шести утра. Я особенно
не тороплюсь.
Вместо ответа сильная рука выволокла его в коридор, и
дежурный молча повёл Швейка по лестницам на второй этаж.
В комнате за столом сидел бравый толстый полицейский
комиссар. Он обратился к Швейку:
— Так вы, значит, и есть Швейк? Как вы сюда попали?
— Самым простым манером, — ответил Швейк. — Я
пришёл сюда в сопровождении полицейского, потому как мне не понравилось, что из
сумасшедшего дома меня выкинули без обеда. Я им не уличная девка.
— Знаете что, Швейк, — примирительно сказал
комиссар, — зачем нам с вами ссориться здесь, на Сальмовой улице? Не лучше
ли будет, если мы вас направим в полицейское управление?
— Вы, как говорится, являетесь господином
положения, — с удовлетворением ответил Швейк. — А пройтись вечерком в
полицейское управление — совсем не дурно — это будет небольшая, но очень
приятная прогулка.
— Очень рад, что мы с вами так легко
договорились, — весело заключил полицейский комиссар. — Договориться
— самое разлюбезное дело. Не правда ли, Швейк?
— Я тоже всегда очень охотно советуюсь с
другими, — ответил Швейк. — Поверьте, господин комиссар, я никогда не
забуду вашей доброты.
Учтиво поклонившись, Швейк спустился с полицейским вниз, в
караульное помещение, и через четверть часа его уже можно было видеть на углу
Ечной улицы и Карловой площади в сопровождении полицейского, который нёс под
мышкой объёмистую книгу с немецкой надписью: «Arestantenbuch».
[4]
На углу Спаленой улицы Швейк и его конвоир натолкнулись на
толпу людей, теснившихся перед объявлением.
— Это манифест государя императора об объявлении
войны, — сказал Швейку конвоир.
— Я это предсказывал, — бросил Швейк. — А в
сумасшедшем доме об этом ещё ничего не знают, хотя им-то, собственно, это
должно быть известно из первоисточника.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил
полицейский.
— Ведь там много господ офицеров, — объяснил
Швейк.
Когда они подошли к другой кучке, тоже толпившейся перед
манифестом, Швейк крикнул:
— Да здравствует император Франц-Иосиф! Мы победим!
Кто-то в этой восторженной толпе одним ударом нахлобучил ему
на уши котелок, и в таком виде на глазах у сбежавшегося народа бравый солдат
Швейк вторично проследовал в ворота полицейского управления.
— Эту войну мы безусловно выиграем, ещё раз повторяю,
господа! — С этими словами Швейк расстался с провожавшей его толпой.
