— Им надо было хины давать, — сказал Швейк.
С этими словами они вступили в барак, где помещался
дивизионный суд, и конвойные отвели их в канцелярию № 8, где за длинным
столом, заваленным бумагами, сидел аудитор Руллер.
Перед ним лежал том Свода законов, на котором стоял
недопитый стакан чаю. На столе возвышалось распятие из поддельной слоновой
кости с запылённым Христом, безнадёжно глядевшим на подставку своего креста,
покрытую пеплом и окурками.
Аудитор Руллер одной рукой стряхивал пепел с сигареты н
постукивал ею о подставку распятия, к новой скорби распятого бога, а другою
отдирал стакан с чаем, приклеившийся к Своду законов.
Высвободив стакан из объятий Свода законов, он продолжал
перелистывать книгу, взятую в офицерском собрании.
Это была книга Фр. С. Краузе с многообещающим
заглавием: «Forschungen zur Entwicklungsgeschichte der geschlechtlichen Moral».
[137]
Аудитор загляделся на репродукции с наивных рисунков мужских
и женских половых органов с соответствующими стихами, которые открыл учёный
Фр. С. Краузе в уборных берлинского Западного вокзала, и не заметил
вошедших.
Он оторвался от репродукций только после того, как Водичка
кашлянул.
— Was geht los?
[138]
— спросил он,
продолжая перелистывать книгу в поисках новых примитивных рисунков, набросков и
зарисовок.
— Осмелюсь доложить, господин аудитор, — ответил
Швейк, — коллега Водичка простудился и кашляет.
Аудитор Руллер только теперь взглянул на Швейка и Водичку.
Он постарался придать своему лицу строгое выражение.
— Наконец-то притащились, — проворчал аудитор,
роясь в куче дел на столе. — Я приказал вас позвать на девять часов, а
теперь без малого одиннадцать. Как ты стоишь, осёл? — обратился он к
Водичке, осмелившемуся стать «вольно». — Когда скажу «вольно», можешь
делать со своими ножищами, что хочешь.
— Осмелюсь доложить, господин аудитор, — отозвался
Швейк, — он страдает ревматизмом.
— Держи язык за зубами! — разозлился аудитор
Руллер. — Ответишь, когда тебя спросят. Ты уже три раза был у меня на
допросе и всегда болтаешь больше, чем надо. Найду я это дело наконец или не
найду? Досталось мне с вами, негодяями, хлопот! Ну, да это вам даром не
пройдёт, попусту заваливать суд работой!
Так слушайте, байстрюки, — прибавил он, вытаскивая из
груды бумаг большое дело, озаглавленное:
«Schwejk und Woditschka»
[139]
— He думайте, что из-за какой-то дурацкой драки вы и
дальше будете валяться на боку в дивизионной тюрьме и отделаетесь на время от
фронта. Из-за вас, олухов, мне пришлось телефонировать в суд при штабе
армии. — Аудитор вздохнул. — Что ты строишь такую серьёзную рожу,
Швейк? — продолжал он. — На фронте у тебя пропадёт охота драться с
гонведами. Дело ваше прекращается, каждый пойдёт в свою часть, где будет
наказан в дисциплинарном порядке, а потом отправитесь со своей маршевой ротой
на фронт. Попадитесь мне ещё раз, негодяи! Я вас так проучу, не обрадуетесь!
Вот вам ордер на освобождение и ведите себя прилично. Отведите их во второй
номер.
— Осмелюсь доложить, господин аудитор, — сказал
Швейк, — мы ваши слова запечатлеем в сердцах, премного благодарны за вашу
доброту. Случись это в гражданской жизни, я позволил бы себе сказать, что вы
золотой человек. Одновременно мы оба должны ещё и ещё раз извиниться за то, что
доставили вам столько хлопот. По правде сказать, мы этого не заслужили.
— Убирайтесь ко всем чертям! — заорал на Швейка
аудитор. — Не вступись за вас полковник Шрёдер, так не знаю, чем бы всё
это дело кончилось.
Водичка почувствовал себя старым Водичкой только в коридоре,
когда они вместе с конвоем направлялись в канцелярию № 2. Солдат,
сопровождавший их, боялся опоздать к обеду.
— Ну-ка, ребята, прибавьте маленько шагу. Тащитесь,
словно вши, — сказал он.
В ответ на это Водичка заявил конвоиру, чтобы он не особенно
разорялся, пусть скажет спасибо, что он чех, а будь он мадьяр, Водичка разделал
бы его как селёдку.
Так как военные писари ушли из канцелярии на обед, конвоиру
пришлось покамест отвести Швейка и Водичку обратно в арестантское помещение при
дивизионном суде. Это не обошлось без проклятий с его стороны в адрес
ненавистной расы военных писарей.
— Друзья-приятели опять снимут весь жир с моего
супа, — вопил он трагически, — а вместо мяса оставят одни жилы. Вчера
вот я тоже конвоировал двоих в лагерь, а кто-то тем временем сожрал полпайка,
который получили за меня.
— Вы тут, в дивизионном суде, кроме жратвы, ни о чём не
думаете, — сказал совсем воспрявший духом Водичка.
Когда Швейк и Водичка рассказали вольноопределяющемуся, чем
кончилось дело, он воскликнул:
— Так, значит, в маршевую роту, друзья! «Попутного
ветра», — как пишут в журнале чешских туристов. Подготовка к экскурсии уже
закончена. Наше славное предусмотрительное начальство обо всём позаботилось. Вы
записаны как участники экскурсии в Галицию. Отправляйтесь в путь-дорогу в
весёлом настроении и с лёгким сердцем. Лелейте в душе великую любовь к тому краю,
где вас познакомят с окопами. Прекрасные и в высшей степени интересные места.
Вы почувствуете себя на далёкой чужбине, как дома, как в родном краю, почти как
у домашнего очага. С чувствами возвышенными отправляйтесь в те края, о которых
ещё старый Гумбольдт сказал: «Во всём мире я не видел ничего более
великолепного, чем эта дурацкая Галиция!» Богатый и ценный опыт, приобретённый
нашей победоносной армией при отступлении из Галиции в дни первого похода,
несомненно явится путеводной звездой при составлении программы второго похода.
Только вперёд, прямёхонько в Россию, и на радостях выпустите в воздух все
патроны!
После обеда, перед уходом Швейка и Водички, в канцелярии к
ним подошёл злополучный учитель, сложивший стихотворение о вшах, и, отведя
обоих в сторону, таинственно сказал:
— Не забудьте, когда будете на русской стороне, сразу
же сказать русским: «Здравствуйте, русские братья, мы братья-чехи, мы нет
австрийцы».
При выходе из барака Водичка, желая демонстративно выразить
свою ненависть к мадьярам и показать, что даже арест не мог поколебать и
сломить его убеждений, наступил мадьяру, принципиально отвергающему военную
службу, на ногу и заорал на него:
— Обуйся, прохвост!
— Жалко, — с неудовольствием вздохнул сапёр
Водичка Швейку, — что он ничего не ответил. Зря не ответил. Я бы его
мадьярскую харю разорвал от уха до уха. А он, дурачина, молчит и позволяет
наступать себе на ногу. Чёрт возьми, Швейк, злость берёт, что меня не осудили!
Этак выходит, что над нами вроде как насмехаются, что это дело с мадьярами
гроша ломаного не стоит. А ведь мы дрались, как львы. Это ты виноват, что нас
не осудили, а дали такое удостоверение, будто мы и драться по-настоящему не
умеем. Собственно, за кого они нас принимают? Что ни говори, это был вполне
приличный конфликт.
