Услышав, что ещё полчаса тому назад он должен был быть у
полковника Шрёдера, поручик стал быстро одеваться.
— Опять удружили вы мне, Швейк! — произнёс он голосом,
полным такого безнадёжного отчаяния, что Швейк попытался успокоить его
дружеским словом, прокричав вслед вихрем вылетевшему поручику:
— Ничего, господин полковник подождёт, ему всё равно
нечего делать.
Минуту спустя после ухода поручика в канцелярию вошёл
старший писарь Ванек.
Швейк сидел на стуле и подкладывал в маленькую железную
печку уголь. Печка чадила и воняла, а Швейк продолжал развлекаться, не обращая
внимания на Ванека, который остановился и несколько минут наблюдал за ним, но
наконец не выдержал, захлопнул ногой дверцу печки и сказал Швейку, чтобы тот
убирался отсюда.
— Господин старший писарь, — с достоинством
произнёс Швейк, — позвольте вам заявить, что ваш приказ убраться отсюда и
вообще из лагеря при всём моём желании исполнить не могу, так как подчиняюсь
приказанию высшей инстанции. Ведь я здесь ординарец, — гордо добавил
Швейк. — Господин полковник Шрёдер прикомандировал меня к одиннадцатой
маршевой роте, к господину обер-лейтенанту, у которого я был прежде денщиком,
но благодаря моей врождённой интеллигентности я получил повышение и стал
ординарцем. Мы с господином обер-лейтенантом старые знакомые. А кем вы,
господин старший писарь, были в мирное время?
Полковой писарь Ванек был настолько обескуражен фамильярным,
панибратским тоном бравого солдата Швейка, что, забыв о своём чине, которым
очень любил козырнуть перед солдатами своей роты, ответил так, будто был
подчинённым Швейка:
— У меня аптекарский магазин в Кралупах. Фамилия моя
Ванек.
— Я тоже учился аптекарскому делу, — ответил Швейк, —
в Праге, у папа Кокошки на Петршине. Он был ужасный чудак, и когда я как-то
нечаянно запалил бочку с бензином и у него сгорел дом, он меня выгнал, и в цех
меня уже нигде больше не принимали, так что из-за этой глупой бочки с бензином
мне не удалось доучиться. А вы тоже готовили целебные травы для коров?
Ванек отрицательно покачал головой.
— Мы приготовляли целебные травы для коров вместе с
освящёнными образочками. Наш хозяин Кокошка был исключительно набожным
человеком и вычитал как-то, что святой Пилигрим исцелял скот от раздутия брюха.
Так, по его заказу на Смихове напечатали образки святого Пилигрима, и он отнёс
их в Эмаузский монастырь, где их освятили за двести золотых, а потом мы их
вкладывали в конвертик с нашими целебными травами для коров. Эти целебные травы
размешивали в тёплой воде и давали корове пить из лохани. При этом скотине
прочитывалась маленькая молитва к святому Пилигриму, которую сочинил наш
приказчик Таухен. Дело было так. Когда эти образки святого Пилигрима были
готовы, на другой стороне нужно было напечатать какую-нибудь молитву. Так вот
вечером наш старик Кокошка позвал Таухена и велел ему к следующему утру
сочинить молитву к нашим образкам и целебным травам, чтобы завтра в десять
часов, когда он придёт в лавку, всё было готово к отправке в типографию: коровы
уже ждут этой молитвы. Одно из двух: если сочинит хорошую — он ему гульден на
бочку выложит, нет — через две недели получит расчёт. Пан Таухен целую ночь
потел, утром, не выспавшись, пришёл открывать лавку, а у него ничего ещё не
было написано. Мало того: он даже забыл, как зовут святого по этим целебным
травам. Выручил его из беды слуга Фердинанд. Тот на все руки был мастер. Когда
мы на чердаке сушили на чай ромашку, так он, бывало, разуется и влезет в эту
самую ромашку ногами. Он говорил нам, что от этого ноги перестают потеть. Умел
он ловить голубей на чердаке, умел открывать конторку с деньгами и ещё обучал
нас другим способам подрабатывать. И у меня, мальчишки, дома была такая
аптека, — я её из лавки в дом к себе натаскал, — какой не было и «У
милосердных». Так вот, тот самый Фердинанд и выручил из беды Таухена.
«Позвольте, говорит, взглянуть». Пан Таухен немедленно послал меня за пивом для
него. Не успел я ещё принести пива, а уж у Фердинанда половина дела была
сделана, и он прочёл нам:
Голос с неба раздаётся,
Утихает суета:
У Кокотки продаётся
Чудо-корень для скота!
Исцелит сей корешочек
(Только гульден за мешочек!)
И теляток и коров
Безо всяких докторов.
Потом, когда Фердинанд выпил пива и основательно нализался
желудочных капель на спирту, дело пошло быстро, и он в одно мгновение прекрасно
закончил:
Этот корень нашёл сам святой Пилигрим.
И за это ему мы хвалу воздадим:
Ты крестьянам — утеха, коровам — отрада,
Сохрани и спаси наше бедное стадо!
Затем, когда пришёл пан Кокошка, пан Таухен пошёл с ним в
контору, а выйдя оттуда, показал нам два золотых, а не один, как ему было
обещано. Он хотел разделить их пополам с паном Фердинандом, но слугу
Фердинанда, когда тот увидел эти два золотых, сразу обуял бес корыстолюбия:
«Или всё, или ничего!» Ну, тогда пан Таухен ему ничего не дал, а оставил эти
два золотых себе.
Потом привёл меня в магазин, дал мне подзатыльник и сказал,
что я получу сто таких подзатыльников, если когда-нибудь осмелюсь сказать, что
сочинил не он. А если Фердинанд пойдёт жаловаться к нашему хозяину, то я должен
сказать, что слуга Фердинанд лгун. Мне пришлось в этом присягнуть перед
бутылкой с эстрагоновым уксусом. Ну, а наш слуга принялся вымещать свою злобу
на целебной траве для коров. Смешивали мы эти травы в больших ящиках на
чердаке, а он отовсюду, где только находил, сметал мышиное дерьмо, приносил его
и примешивал к этой целебной траве. Потом собирал на улице конские катышки,
сушил их дома, толок в ступке для кореньев и тоже подбрасывал в коровьи
целебные травы с образом святого Пилигрима. Но и на этом он не успокоился. Он
мочился в эти ящики, испражнялся в них, а потом всё это размешивал. Выходило
вроде каши с отрубями…
Раздался телефонный звонок. Старший писарь подбежал к
телефонному аппарату и с отвращением отбросил трубку.
— Надо идти в полковую канцелярию. Так внезапно… Это
что-то мне не нравится.
Швейк опять остался один.
Через минуту снова раздался звонок.
Швейк начал телефонный разговор:
— Ванек?.. Он ушёл в полковую канцелярию. Кто у
телефона?.. Ординарец одиннадцатой маршевой роты. А кто там у телефона?..
Ординарец двенадцатой роты? Моё почтение, коллега. Моя фамилия?.. Швейк. А
твоя? Браун! Это не твой ли родственник Браун на Набережной улице в Карлине,
шляпочник? Нет? Не знаешь такого… Я тоже с ним незнаком. Я как-то проезжал на
трамвае мимо, и его вывеска мне бросилась в глаза. Что новенького?.. Я ничего
не знаю. Когда едем? Я ещё ни с кем об отъезде не говорил. А куда мы должны
ехать?
— Вот олух! С ротой на фронт.
