— Я хотел бы, Швейк, чтобы вы, пока мы в лагере, по
утрам всегда являлись ко мне с рапортом. А когда поедем, — неотлучно
будете находиться при мне. Что вы делали ночью?
— Неотлучно сидел у телефона.
— Были какие-нибудь новости?
— Были, господин обер-лейтенант.
— Швейк, не валяйте опять дурака. Сообщали что-нибудь
важное, срочное?
— Так точно, господин обер-лейтенант, но только к
девяти часам.
— Что же вы сразу мне об этом не доложили?
— Не хотел вас беспокоить, господин обер-лейтенант, не
смел об этом и помыслить.
— Так говорите же, — чёрт вас дери! — что
предстоит в девять часов?!
— Телефонограмма, господин обер-лейтенант.
— Я вас не понимаю.
— Я это записал, господин обер-лейтенант. Примите
телефонограмму. Кто у телефона?.. Есть? Читай… Или ещё что-то в этом роде…
— Чёрт вас побери, Швейк! Мука мне с вами… Передайте
мне содержание, или я вас так тресну, что… Ну?!
— Опять какое-то совещание, господин обер-лейтенант,
сегодня в девять часов утра у господина полковника. Хотел вас разбудить ночью,
но потом раздумал.
— Ещё бы вы осмелились будить меня ночью из-за всякой
ерунды, на это и утром времени достаточно. Wieder eine Besprechung, der Teufel
soll das alles buserieren!
[161]
Опустите трубку, позовите к
телефону Ванека.
— Старший писарь Ванек у телефона. Rechnugsfeldwebl
Vanek, Herr Oberleutnant.
[162]
— Ванек, немедленно найдите мне другого денщика. Этот
подлец Балоун за ночь сожрал у меня весь шоколад. Привязать? Нет, отдадим его в
санитары. Детина, косая сажень в плечах, — пусть таскает раненых с поля
сражения. Сейчас же и пошлю его к вам. Устройте всё это в полковой канцелярии
немедленно и тотчас же возвращайтесь в роту. Как по-вашему, скоро мы тронемся?
— Торопиться некуда, господин обер-лейтенант. Когда мы
отправлялись с девятой маршевой ротой, нас целых четыре дня водили за нос. С
восьмой то же самое. Только с десятой дела обстояли лучше. Мы были в полной
боевой готовности, в двенадцать часов получили приказ, а вечером уже ехали, но
зато потом нас гоняли по всей Венгрии и не знали, какую дыру на каком фронте
заткнуть нами.
С тех пор как поручик Лукаш стал командиром одиннадцатой
маршевой роты, он находился в состоянии, называемом синкретизмом, — по
имени той философской системы, которая старалась примирить противоречия понятий
путём компромисса, доходящего до смешения противоположных взглядов. А поэтому
он ответил:
— Да, может быть, это и так. По-вашему, мы сегодня не
тронемся? В девять часов совещание у полковника. Да, кстати, знаете о том, что
вы дежурный? Я только так. Составьте мне… Подождите, что бишь должны вы мне
составить? Список унтер-офицеров с указанием, с какого времени каждый из них
служит… Потом провиант для роты. Национальность? Да, да, и национальность… А
главное, пришлите мне нового денщика. Что сегодня прапорщику Плешнеру делать с
командой? Подготовиться к отправке. Счета?.. Приду подписать после обеда. В
город никого не отпускайте. В кантину, в лагерь? После обеда на час… Позовите
сюда Швейка… Швейк, вы пока останетесь у телефона.
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я ещё не
пил кофе.
— Так принесите кофе и останьтесь в канцелярии у
телефона, пока я вас не позову. Знаете, что такое ординарец?
— Это тот, кто на побегушках, господин обер-лейтенант.
— Итак, чтобы вы были на месте, когда я вам позвоню.
Напомните ещё раз Ванеку, чтобы нашёл для меня какого-нибудь денщика. Швейк!
Алло! Где вы?
— Здесь, господин обер-лейтенант, мне только что
принесли кофе.
— Швейк! Алло!
— Я слушаю, господин обер-лейтенант. Кофе совсем
холодный.
— Вы, Швейк, хорошо знаете, что такое денщик,
поговорите с ним, а потом скажете мне, что он собой представляет. Повесьте
трубку.
Ванек, прихлёбывая чёрный кофе, в который подлил рома из
бутылки с надписью «Tinte»,
[163]
сделанной из
предосторожности, посмотрел на Швейка и сказал:
— Наш обер-лейтенант так кричит в телефон, что я
разобрал каждое слово. По всему видать, вы близко знакомы с господином
обер-лейтенантом, Швейк?
— Я его правая рука. Рука руку моет. Попадали мы с ним
в переделки. Сколько раз нас хотели разлучить, а мы опять сходились. Он на меня
во всём полагается. Сколько раз я сам этому удивлялся. Вот вы только что
слышали, как он сказал, чтобы я вам ещё раз напомнил о том, что вы должны ему
найти нового денщика, а я должен поговорить с ним и дать о нём отзыв. Господину
обер-лейтенанту не каждый денщик угодит.
* * *
Полковник Шрёдер вызвал на совещание всех офицеров маршевого
батальона. Он ждал этого совещания с нетерпением, чтобы иметь возможность
высказаться. Кроме того, надо было принять какое-нибудь решение по делу
вольноопределяющегося Марека, который отказался чистить отхожие места и как
бунтовщик был послан полковником Шрёдером в дивизионный суд.
Из арестантского отделения дивизионного суда он только вчера
ночью был переведён на гауптвахту, где и находился под стражей. Одновременно в
полковую канцелярию была передана до невозможности запутанная бумага
дивизионного суда, в которой указывалось, что в данном случае дело идёт не о бунте,
так как вольноопределяющиеся не обязаны чистить отхожие места, но тем не менее
в этом усматривается нарушение дисциплины, каковой проступок может быть
искуплен им примерной службой на фронте. Ввиду всего этого обвиняемый
вольноопределяющийся Марек опять отсылается в свой полк, а следствие о
нарушении дисциплины приостанавливается до конца войны и будет возобновлено в
случае нового проступка вольноопределяющегося Марека.
Предстояло ещё одно дело. Одновременно с
вольноопределяющимся Мареком из арестантского дивизионного суда был переведён
на гауптвахту самозванец взводный Тевелес, который недавно появился в полку,
куда был послан из загребской больницы. Он имел большую серебряную медаль,
нашивки вольноопределяющегося и три звёздочки. Он рассказывал о геройских
подвигах шестой маршевой роты в Сербии и о том, что от всей роты остался один
он. Следствием было установлено, что с шестой маршевой ротой в начале войны
действительно отправился какой-то Тевелес, который, однако, не имел прав
вольноопределяющегося. Была затребована справка от бригады, к которой во время
бегства из Белграда 2 декабря 1914 года была прикомандирована шестая маршевая
рота, и было установлено, что в списке представленных к награде и награждённых
серебряными медалями никакого Тевелеса нет. Был ли, однако, рядовой Тевелес во
время белградского похода произведён во взводные — выяснить не удалось, ввиду
того что вся шестая маршевая рота вместе со всеми своими офицерами после битвы
у церкви св. Саввы в Белграде пропала без вести. В дивизионном суде Тевелес
оправдывался тем, что действительно ему была обещана большая серебряная медаль
и что поэтому он купил её у одного босняка. Что касается нашивок
вольноопределяющегося, то их он себе пришил в пьяном виде, а продолжал носить
потому, что пьян был постоянно, ибо организм его ослабел от дизентерии.
