Никто его уже не слушал. Швейк с Ванеком играли в «долгий
марьяж». Повар-оккультист из офицерской кухни продолжал подробное письмо своей
супруге, которая в его отсутствие начала издавать новый теософский журнал.
Балоун дремал на лавке, и телефонисту Ходоунскому не оставалось ничего другого,
как повторять: «Да, этого я не забуду…»
Он поднялся и пошёл подглядывать в чужие карты.
— Ты бы мне хоть трубку разжёг, — дружески
обратился Швейк к Ходоунскому, — если уж поднялся, чтоб подглядывать в
чужие карты. «Долгий марьяж» — вещь серьёзная, серьёзнее, чем вся война и ваша
проклятая авантюра на сербской границе. Я тут такую глупость выкинул! Так и дал
бы себе по морде. Не подождал с королём, а ко мне как раз пришёл валет. Ну и
балбес же я!
Между тем повар-оккультист закончил письмо и стал
перечитывать его, явно довольный тем, как он тонко всё сочинил, ловко обойдя
военную цензуру:
«Дорогая жена!
Когда ты получишь это письмо, я уже несколько дней пробуду в
поезде, потому что мы уезжаем на фронт. Меня это не слишком радует, так как в
поезде придётся бить баклуши и я не смогу быть полезным, поскольку в нашей
офицерской кухне не готовят, а питание мы получаем на станциях. С каким
удовольствием я по дороге через Венгрию приготовил бы господам офицерам
сегединский гуляш! Но все мои надежды рухнули. Может, когда мы приедем в
Галицию, мне представится возможность приготовить настоящую галицийскую «шоулю»
— тушёного гуся с перловой кашей или рисом. Поверь, дорогая Геленка, я всей
душой стремлюсь, по мере сил и возможностей, скрасить господам офицерам жизнь,
полную забот и напряжённого труда. Меня откомандировали из полка в маршевый
батальон, о чём я уже давно мечтал, стремясь всею душою даже на очень скромные
средства поднять офицерскую полевую кухню на должную высоту. Вспомни, дорогая
Геленка, как ты, когда меня призвали, желала мне от всей души попасть к
хорошему начальству. Твоё пожелание исполнилось: мне не только не приходится
жаловаться, но наоборот. Все господа офицеры — наши лучшие друзья, а по
отношению ко мне — отцы родные. При первой же возможности я сообщу тебе номер
нашей полевой почты».
Это письмо явилось следствием того, что повар-оккультист
вконец разозлил полковника Шрёдера, который до сих пор ему покровительствовал.
На прощальном ужине офицеров маршевого батальона, по несчастной случайности, на
долю полковника опять не хватило порции рулета из телячьих почек, и «отец
родной» отправил «сынка» с маршевым батальоном на фронт, вверив полковую
офицерскую кухню какому-то несчастному учителю из школы слепых на Кларове.
Повар-оккультист ещё раз пробежал написанное. Письмо
показалось ему достаточно дипломатичным для того, чтобы помочь хоть некоторое
время удержаться подальше от поля боя, так как, что там ни говори, а даже на
самом фронте должность повара есть своего рода дезертирство. Правда, до призыва
на военную службу он как редактор и издатель оккультного научного журнала о
загробном мире написал большую статью о том, что никто не должен бояться
смерти, и статью о переселении душ.
Теперь он подошёл к Швейку и Ванеку и начал подглядывать к
ним в карты. В этот момент оба игрока забыли и думать о чинопочитании. Они
играли в «марьяж» уже не вдвоём, а втроём, вместе с Ходоунским.
Ординарец Швейк распекал старшего писаря Ванека:
— Просто удивительно, как вы ухитряетесь так глупо
играть. Ведь вы же видите, что он играет на ренонсах, что у меня нет бубён, и
всё-таки, как неразумная скотина, вместо восьмёрки идёте трефовым валетом, и
этот балбес выигрывает!
— Подумаешь, сколько крику из-за одной проигранной
взятки, — послышался вежливый ответ старшего писаря. — Вы сами
играете, как идиот. Из пальца, что ли, я вам высосу бубновую восьмёрку, когда у
меня на руках совсем нет бубён, а только крупные пики и трефы. Эх вы, бардачный
заседатель!
— Тогда вам надо было, умная вы голова, играть без
козырей! — с улыбкой присоветовал Швейк. — Точь-в-точь такое
случилось как-то раз в винном погребке «У Вальшов». Там тоже один дуралей имел
на руках козыри, но не пользовался ими, а всё время откладывал самые маленькие
карты в прикуп и пасовал. А какие были карты! Всех мастей, самые крупные! И так
же как теперь, если бы вы играли без козырей, я не имел бы никакой выгоды, так
и в тот вечер ни мне и ни кому другому это не было выгодно. Шло бы всё это
кругом, а мы платили бы да платили. Я в конце концов не выдержал и говорю:
«Господин Герольд, будьте любезны, не валяйте дурака, играйте без козырей». Ну,
а он на меня как набросится: имею, мол, право играть, как хочу, а вы должны
держать язык за зубами, я-де с университетским образованием. Но это ему дорого
обошлось. Хозяин трактира был знакомый, официантка относилась к нам более чем
ласково, а патрулю мы разъяснили — и всё было в наилучшем порядке. Прежде
всего, это хулиганство — нарушать ночную тишину и звать патруль только потому,
что ты, поскользнувшись у трактира, упал, проехался по льду носом и в кровь его
расквасил. Кроме того, мы и пальцем не тронули этого господина, когда он
шулерничал в «марьяже». Ну а когда его разоблачили, он удирал так быстро, что
трахнулся со всего размаху. Хозяин трактира и официантка подтвердили, что мы
действительно вели себя чрезвычайно джентльменски, а он ничего лучшего не
заслужил. Сидел с семи часов вечера до полночи всего за одной-единственной
кружкой пива да стаканом содовой воды и корчил из себя бог весть кого потому
только, что он профессор университета, а в «марьяже» понимал как свинья в апельсине…
Ну, кому теперь сдавать?
— Теперь сыграем в «прикупного», — предложил
повар-оккультист, — по десять геллеров и по два.
— Лучше расскажите нам, — предложил старший писарь
Ванек, — о переселении душ, как это вы рассказывали барышне в кантине,
когда разбили себе нос.
— О переселении душ я уже слыхал, — отозвался
Швейк. — Как-то, несколько лет тому назад, я решил, чтобы не отстать от
других, заняться, простите за выражение, самообразованием и пошёл в читальный
зал Пражского промышленного общества. Но, поскольку вид у меня был
непрезентабельный и на заднице просвечивало, заняться самообразованием я не
смог, в читальный зал меня не пустили и вывели вон, заподозрив, что я пришёл
красть шубы. Тогда я надел праздничный костюм и пошёл в библиотеку Музея. Там
мы с товарищем получили книжку о переселении душ. В этой книжке я вычитал, что
один индийский император после смерти превратился в свинью, а когда эту свинью
закололи, он превратился в обезьяну, из обезьяны — в барсука, из барсука — в
министра. На военной службе я убедился, что в этом есть доля правды. Ведь
всякий, у кого на эполетах хоть одна звёздочка, обзывает солдат либо морской
свиньёй, либо другим каким звериным именем. Поэтому можно предположить, что
тысячу лет тому назад эти простые солдаты были знаменитыми полководцами. А в
военное время такое переселение душ — глупейшая вещь. Чёрт знает, каких только
метаморфоз не произойдёт с человеком, пока он станет, скажем, телефонистом,
поваром или пехотинцем! И вдруг он убит гранатой, а его душа вселяется в какую-нибудь
артиллерийскую лошадь. Но вот в батарею, когда она занимает высоту, опять
попадает снаряд и разносит на куски лошадь, в которую воплотилась душа
покойника. Теперь эта душа мигом переселяется в обозную корову, из которой
готовят гуляш для всей воинской части, а из коровы — ну, скажем, в телефониста,
а из телефониста…
