Ключ: Ludwig Ganghofer «Die Sünden der Väter»,
zweiter Band. Извольте проследить дальше. Шифр «Sache — rnit — uns — das — wir
— aufsehen — in — die — versprachen — die — Martha». Точно, слово в слово то
самое, что мы слышали минуту назад.
Возразить было нечего. Сопливое «крыло аиста с рыбьим
хвостом» было абсолютно право. В штабе армии один из генералов облегчил себе
работу: нашёл книгу Флейснера о военных шифрах, и дело с концом.
Пока всё это выяснялось, поручик Лукаш старался побороть
необъяснимое душевное волнение. Он кусал себе губы, хотел что-то возразить и,
наконец, сказал, но совсем не то, что намеревался сказать сначала.
— Не следует всё это воспринимать трагически, —
произнёс он в каком-то странном замешательстве. — За время нашего
пребывания в лагере у Брука-на-Лейте сменилось несколько систем шифровки депеш.
Пока мы приедем на фронт, появятся новые системы, но думаю, что там вовсе не останется
времени на разгадывание подобной тайнописи. Прежде чем кто-нибудь из нас успеет
расшифровать нужный пример, ни батальона, ни роты, ни бригады не будет и в
помине. Практического значения это не имеет!
Капитан Сагнер нехотя согласился.
— Практически, — подтвердил он, — по крайней
мере, что касается моего опыта на сербском фронте, ни у кого не хватало времени
на расшифровку. Это не значит, конечно, что шифры не имеют значения во время
продолжительного пребывания в окопах, когда мы там засели и ждём. Что же
касается частой смены шифров, это тоже верно. Капитан Сагнер одну за другой
сдавал свои позиции. — Главная причина того, что теперь при передаче
приказов из штаба на позиции всё меньше и меньше пользуются шифрами,
заключается в том, что наши полевые телефоны недостаточно совершенны и неясно
передают, особенно во время артиллерийской канонады, отдельные слоги. Вы
абсолютно ничего не слышите, и это вносит ещё большую путаницу.
— Замешательство — самое скверное, что может быть на
фронте, господа, — пророчески изрёк он и опять умолк. — Через
минуту, — снова заговорил капитан, глядя в окно, — мы будем в Рабе.
Meine Herren! Солдаты получат здесь по сто пятьдесят граммов венгерской
колбасы. Устроим получасовой отдых. — Он посмотрел на маршрут. — В
четыре двенадцать отправление. В три пятьдесят восемь — все по вагонам.
Выходить из вагонов по ротам: одиннадцатая и т. д. Zugsweise, Direktion
Verpflegsmagazin № 6.
[185]
Контроль при выдаче ведёт
кадет Биглер.
Все посмотрели на кадета Биглера, словно предупреждая:
«Придётся тебе, молокосос, выдержать здоровый бой».
Но старательный кадет достал из чемоданчика лист бумаги,
линейку, разлиновал бумагу, разграфил лист по маршевым ротам и начал спрашивать
офицеров о численном составе их рот; однако ни один из командиров не знал этого
толком, — они могли дать требуемые цифровые данные только приблизительно,
пользуясь какими-то загадочными пометками в своих записных книжках.
Капитан Сагнер с отчаяния принялся читать злополучную книгу
«Грехи отцов». Когда поезд остановился на станции Раб, он захлопнул её и
заметил:
— Этот Людвиг Гангофер неплохо пишет.
Поручик Лукаш первый выпрыгнул из штабного вагона и
направился к Швейку.
* * *
Швейк и его товарищи давно уже кончили играть в карты, а
денщик поручика Лукаша Балоун почувствовал такой голод, что начал бунтовать
против военного начальства и разорялся о том, что ему прекрасно известно, как
объедаются господа офицеры. Теперь хуже, чем при крепостном праве. В старину на
военной службе было не так. Ещё в войну шестьдесят шестого года офицеры, как
рассказывал ему дедушка, живший на содержании у своих детей, делились с
солдатами и курицей, и куском хлеба. Причитаниям Балоуна не было конца, и Швейк
счёл нужным похвалить военные порядки и нынешнюю войну.
— Уж очень молодой у тебя дедушка, — добродушно
улыбаясь, начал он, когда приехали в Раб. — Твой дедушка помнит только
войну шестьдесят шестого года, а вот дедушка моего знакомого Рановского служил
в Италии ещё при крепостном праве. Отслужил он там двенадцать лет и вернулся
домой капралом. Работы для него не находилось. Так вот, этого дедушку нанял его
же отец. Как-то раз поехали они на барщину корчевать пни. Один пень, как нам
рассказывал тот дедушка, работавший у своего тятеньки, был такой здоровенный,
что его не могли с места сдвинуть. Ну, дед и говорит: «Оставим эту сволочь
здесь. На кой мучиться?» А лесник, услышав это, стал орать и замахнулся на него
палкой: «Выкорчевать пень, и всё тут». Капрал и сказал-то ему всего-навсего:
«Ты молокосос, я старый отставной солдат», — а уже через неделю получил
повестку и опять должен был явиться для отбывания воинской повинности в Италии.
Пробыл он там ещё десять лет и написал домой, что, когда вернётся, трахнет
лесника по голове топором. По счастью, лесник умер раньше своей смертью.
В этот момент в дверях вагона появился поручик Лукаш.
— Швейк, идите-ка сюда! — сказал он. —
Бросьте ваши глупые разглагольствования, лучше разъясните мне кое-что.
— Слушаюсь, иду, господин обер-лейтенант.
Поручик Лукаш увёл Швейка с собой. Взгляд, которым он
наградил его, не предвещал ничего хорошего.
Дело заключалось в том, что во время позорно провалившейся
лекции капитана Сагнера поручик Лукаш, сопоставив факты, нашёл единственно
возможное решение загадки. Для этого, правда, не пришлось прибегать к особо
сложным умозаключениям, так как за день до отъезда Швейк рапортовал Лукашу:
«Господин обер-лейтенант, в батальоне лежат какие-то книжки для господ
офицеров. Я принёс их из полковой канцелярии».
Когда Лукаш и Швейк перешли через второй путь и остановились
у погашенного локомотива, который уже неделю дожидался поезда с боевыми
припасами, Лукаш без обиняков спросил:
— Швейк, что стало с этими книжками?
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, это очень
длинная история, а вы всегда изволите сердиться, когда я рассказываю подробно.
Помните, вы разорвали официальное отношение касательно военного займа и хотели
мне дать подзатыльник, а я на это вам рассказал, что в одной книжке было
написано, как прежде, во время войны, люди платили с окна: за каждое окно
двадцать геллеров и с гуся столько же…
— Этак, Швейк, мы с вами никогда не кончим, —
прервал поручик. Он заранее решил вести допрос так, чтобы этот прохвост Швейк
самого важного не узнал и не мог этого использовать. — Знаете Гангофера?
— Кто он такой? — вежливо осведомился Швейк.
— Немецкий писатель, дурак вы этакий! — обозлился
поручик Лукаш.
