— Ей-богу, господин обер-лейтенант, — сказал
Швейк, и лицо его выразило искреннюю муку, — лично я не знаком ни с одним
немецким писателем. Я был знаком только с одним чешским писателем, Гаеком
Ладиславом из Домажлиц. Он был редактором журнала «Мир животных», и я ему
всучил дворняжку за чистокровного шпица. Очень весёлый и порядочный был
человек. Посещал он один трактир и всегда читал там свои рассказы, такие
печальные, что все со смеху умирали, а он плакал и платил за всех. А мы должны
были ему петь:
Домажлицкая башня
Росписью украшена.
Кто её так размалевал,
Часто девушек целовал.
Больше нет его здесь:
Помер, вышел весь…
— Вы не в театре! Орёт, как оперный певец, —
испуганно прошипел поручик Лукаш, когда Швейк запел последнюю фразу: «Помер,
вышел весь…» — Я вас не об этом спрашиваю. Я хотел только знать, обратили вы
внимание, что те книжки, о которых мы говорили, — сочинение Гангофера? Так
что стало с теми книжками? — злобно выпалил поручик.
— С теми, которые я принёс из полковой
канцелярии? — задумчиво переспросил Швейк. — Они действительно,
господин обер-лейтенант, были написаны тем, о котором вы спрашивали, не знаком
ли я с ним. Я получил телефонограмму прямо из полковой канцелярии. Видите ли,
там хотели послать эти книжки в канцелярию батальона, но в канцелярии не было
ни души; ведь все непременно должны были пойти в кантину, ибо, отправляясь на
фронт, никто не знает, доведётся ли ему когда-нибудь опять посидеть в кантине.
Так вот, там они были и пили. В других маршевых ротах по телефону тоже никого
не смогли отыскать. Памятуя, что мне как ординарцу вы приказали дежурить у
телефона, пока к нам не будет прикомандирован телефонист Ходоунский, я сидел и
ждал, пока не дошла и до меня очередь. В полковой канцелярии ругались: никуда,
мол, не дозвонишься, а получена телефонограмма с приказом забрать из полковой
канцелярии книжки для господ офицеров всего маршевого батальона. Так как я
понимаю, господин обер-лейтенант, что на военной службе нужно действовать
быстро, я ответил им по телефону, что сам заберу эти книжки и отнесу их в
батальонную канцелярию. Мне дали такой тяжёлый ранец, что я едва его дотащил.
Здесь я просмотрел эти книжки. И рассудил по-своему: старший писарь в полковой
канцелярии сказал мне, что, согласно телефонограмме, которая была передана в
полк, в батальоне уже знают, какие из этих книжек выбрать, который там том. Эти
книжки были в двух томах — первый том отдельно, второй — отдельно. Ни разу в
жизни я так не смеялся, потому, что я прочёл много книжек, но никогда не
начинал читать со второго тома. А он мне опять: «Вот вам первые тома, а вот —
вторые. Который том должны читать господа офицеры, они уж сами знают!» Я
подумал, что все нализались, потому что книжку всегда читают с начала. Скажем,
роман об отцовских грехах, который я принёс (я, можно сказать, знаю немецкий
язык), нужно начинать с первого тома, ведь мы не евреи и не читаем сзаду
наперёд. Потом по телефону я спросил об этом вас, господин обер-лейтенант,
когда вы возвратились из Офицерского собрания. Я рапортовал вам об этих
книжках, спросил, не пошло ли на войне всё шиворот-навыворот и не полагается ли
читать книжки в обратном порядке: сначала второй том, а потом первый. Вы
ответили, что я пьяная скотина. Раз не знаю, что в «Отче наш» сначала идёт
«Отче наш» и только потом «аминь»… Вам нехорошо, господин
обер-лейтенант? — с участием спросил Швейк, видя, как побледневший поручик
Лукаш схватился за подножку погасшего паровоза.
Бледное лицо Лукаша уже не выражало злобы. На нём было
написано безнадёжное отчаяние.
— Продолжайте, продолжайте, Швейк… уже прошло. Уже всё
равно…
— И я, — прозвучал на заброшенном пути мягкий голос
Швейка, — придерживался, как я уже говорил, того же мнения. Однажды я
купил кровавый роман «Рож Шаван из Баконского леса», и в нём не хватало первой
части. Так мне пришлось догадываться о том, что было вначале. Ведь даже в
разбойничьей истории без первой части не обойтись. Мне было совершенно ясно,
что, собственно говоря, господам офицерам совершенно бессмысленно читать
сначала вторую часть, а потом первую, и глупо было бы с моей стороны передавать
в батальон то, что мне сказали в полковой канцелярии: господа офицеры, мол,
сами знают, который том должны читать. Вообще вся история с этими книжками,
господин обер-лейтенант, казалась мне ужасно странной и загадочной. Я знал, что
господа офицеры вообще мало читают, а в грохоте войны…
— Оставьте ваши глупости, Швейк, — простонал
поручик Лукаш.
— Ведь я, господин обер-лейтенант, тогда же спросил,
желаете ли вы сразу оба тома. А вы ответили точь-в-точь как теперь, чтобы я
оставил свои глупости — нечего, мол, таскаться с какими-то книгами, и я решил:
раз таково ваше мнение, то остальные господа офицеры должны быть того же
мнения. Посоветовался я об этом с нашим Ванеком. Ведь он уже был на фронте и
имеет опыт в подобных делах. Он сказал, что поначалу господа офицеры
воображали, будто война — чепуха, и привозили на фронт, словно на дачу, целые
библиотеки. Офицеры получали от эрцгерцогинь в дар даже полные собрания
сочинений разных поэтов, так что денщики под тяжестью книг сгибались в три
погибели и проклинали день, когда их мать на свет родила. Ванек рассказывал, что
эти книги совершенно не шли на раскурку, так как были напечатаны на очень
хорошей толстой бумаге, а в отхожем месте человек такими стихами обдирал себе,
извиняюсь, господин обер-лейтенант, всю задницу. Читать было некогда, так как
всё время приходилось удирать; всё понемножку выбрасывалось, а потом уже стало
правилом: заслышав первую канонаду, денщик сразу вышвыривает все книги для
чтения. Всё это я уже знал, но мне хотелось, господин обер-лейтенант, ещё раз
услышать ваше мнение, и, когда я вас спросил по телефону, что делать с этими
книжками, вы сказали, что, когда мне что-нибудь влезет в мою дурацкую башку, я
не отстану до тех пор, пока не получу по морде. Так я, значит, господин
обер-лейтенант, отнёс в канцелярию батальона только первые тома этого романа, а
второй том оставил на время в нашей ротной канцелярии. Сделал я это с добрым
намерением, чтобы после того, как господа офицеры прочтут первый том, выдать им
второй том, как это делается в библиотеке. Но вдруг пришло извещение об
отправке, и по всему батальону была передана телефонограмма, — всё лишнее
сдать на полковой склад. Я ещё раз спросил господина Ванека, не считает ли он
второй том романа лишним. Он мне ответил, что после печального опыта в Сербии,
Галиции и Венгрии никаких книг для чтения на фронт не возят. Единственно
полезными являются только ящики в городах, куда для солдат складывают
прочитанные газеты, так как в газету удобно завёртывать табак или сено, что
курят солдаты в окопах. В батальоне уже роздали первые тома этого романа, а
вторые тома мы отнесли на склад. — Швейк помолчал, а минуту спустя
добавил: — Там, на этом складе, чего только нет, даже цилиндр будейовнцкого
регента, в котором он явился в полк по мобилизации.
— Одно скажу вам, Швейк, — с тяжким вздохом
произнёс поручик Лукаш. — Вы даже не отдаёте себе отчёта в размерах своих
проступков. Мне уже самому противно без конца повторять, что вы идиот. Слов не
хватает, чтобы определить вашу глупость. Когда я называю вас идиотом, это ещё
очень мягко и снисходительно. Вы сделали такую ужасную вещь, что все
преступления, совершённые вами с тех пор, как я вас знаю, ангельская музыка по
сравнению с этим. Если бы вы только знали, что вы натворили, Швейк… Но вы этого
никогда не узнаете! Если когда-нибудь вспомнят об этих книжках, не вздумайте трепаться,
что я сказал вам по телефону насчёт второго тома… Если зайдёт речь о том, как
обстояло дело с первым и вторым томами, вы и виду не подавайте! Вы ничего не
знаете, ни о чём не помните! Посмейте только впутать меня в какую-нибудь
историю! Смотрите у меня…
