alle Serben zu verjagen…
[188]
Вдруг он потерял равновесие, вылетел из вагона, на лету со
всего маху ударился животом о рычаг стрелки и повис на нём, как наколотый.
Поезд же шёл всё дальше, и в задних вагонах пели другую песню:
Graf Radetzky, edier Degen,
schwur's des Kaisers Feind zu fegen
aus der falschen Lombardei.
In Verona langes Hoffen,
als mehr Truppen eingetroffen,
fühlt und rührt der Held sich frei…
[189]
Наколотый на дурацкую стрелку воинственный капрал был мёртв.
Около него на карауле уже стоял молодой солдатик из состава вокзальной
комендатуры, исключительно серьёзно выполнявший свои обязанности. Он стоял
навытяжку с таким победоносным видом, будто это он насадил капрала на стрелку.
Молодой солдат был мадьяр, и, когда из эшелона батальона
Девяносто первого полка приходили смотреть на капрала, он орал на всю станцию:
— Nern szabat! Nem szabat! Komision militär, nern
szabat!
[190]
— Уже отмучился, — вздохнул бравый солдат Швейк,
который также оказался среди любопытствующих. — В этом есть своё
преимущество. Хоть он и получил кусок железа в живот, зато все знают, где
похоронен. Его могилу не придётся разыскивать на всех полях сражений. Очень
аккуратно накололся, — со знанием дела прибавил Швейк, обойдя капрала со
всех сторон, — кишки остались в штанах…
— Nem szabat! Nem szabat! — кричал молоденький
мадьярский солдат. — Komision militär — Bahnhof, nem szabat!
За спиной Швейка раздался строгий окрик:
— Вы что тут делаете?
Перед ним стоял кадет Биглер. Швейк отдал честь.
— Осмелюсь доложить, рассматриваем покойника, господин
кадет.
— А что за агитацию вы здесь развели? Какое вам до
всего этого дело?
— Осмелюсь доложить, господин кадет, — с
достоинством и спокойно ответил Швейк, — я никогда никакой «заагитации» не
вёл.
За спиной кадета послышался смех солдат, и старший писарь
Ванек выступил вперёд.
— Господин кадет, — объяснил он, — господин
обер-лейтенант послал сюда ординарца Швейка, чтобы тот сообщил ему о
случившемся. Я был недавно в штабном вагоне. Вас там разыскивает Матушич по
распоряжению господина командира батальона. Вам следует немедленно явиться к
господину капитану Сагнеру.
Когда минуту спустя раздался сигнал «на посадку», все
разбрелись по вагонам.
Ванек, идя рядом со Швейком, сказал:
— Когда собирается много народу, вы поменьше
разглагольствуйте. У вас могут быть неприятности. Раз этот капрал из
«дейчмейстеров», то будут говорить, что вы радовались его смерти. Ведь Биглер —
заядлый чехоед.
— Да ведь я ничего и не говорил, — возразил Швейк
тоном, исключавшим всякое сомнение; — разве только, что капрал напоролся
аккуратно и все кишки остались у него в штанах… Он мог…
— Лучше прекратим этот разговор, Швейк. — И
старший писарь Ванек сплюнул.
— Ведь всё равно, — не унимался Швейк. — где
за государя императора вылезут кишки, здесь или там. Он свой долг выполнил… Он
мог бы…
— Посмотрите, Швейк, — прервал его Ванек, —
ординарец батальона Матушич опять несётся к штабному вагону. Удивляюсь, как он
ещё не растянулся на рельсах.
Незадолго перед этим между капитаном Сагнером и усердным
Биглером произошёл очень резкий разговор.
— Я удивлён, кадет Биглер, — начал капитан
Сагнер. — Почему вы немедленно не доложили мне, что солдатам не выдали сто
пятьдесят граммов венгерской колбасы? Теперь мне самому приходится ходить и
выяснять, почему солдаты возвращаются со склада с пустыми руками. Господа
офицеры тоже хороши, словно приказ не есть приказ. Ведь я точно выразился: «На
склад походной колонной поротно». Это значит, если вы на складе ничего не
достали, то и возвращаться нужно походной колонной поротно. Я вам приказал,
кадет Биглер, поддерживать порядок, а вы пустили всё на самотёк. Обрадовались,
что теперь не нужно подсчитывать порции колбасы, и преспокойно пошли смотреть,
как это я наблюдал из окна, на напоровшегося капрала из «дейчмейстеров». А
когда я приказал вас позвать, вы дали волю своей кадетской фантазии и понесли
всякий вздор. Я, мол, пошёл убедиться, не ведётся ли около напоротого капрала
какой-либо агитации…
— Осмелюсь доложить, ординарец одиннадцатой роты Швейк…
— Оставьте меня в покое с вашим Швейком! —
закричал капитан Сагнер. — Не думайте, кадет Биглер, что вам здесь удастся
разводить интриги против поручика Лукаша. Мы послали туда Швейка… Вы так на
меня смотрите, словно я к вам придираюсь. Да… я придираюсь к вам, кадет Биглер…
Если вы не уважаете своего начальника, стараетесь его осрамить, то я вам устрою
такую службу, что вы, кадет Биглер, долго будете помнить станцию Раб.
Хвастаться своими теоретическими познаниями… Погодите, вот только прибудем на
фронт… Тогда я пошлю вас в офицерскую разведку за проволочные заграждения… А
как вы рапортуете? Да я и рапорта от вас не слышал, когда вы вошли… Даже
теоретически, кадет Биглер…
— Осмелюсь доложить, господин капитан,
[191]
что вместо ста пятидесяти граммов венгерской колбасы солдаты получили по две
открытки. Пожалуйста, господин капитан…
Биглер подал командиру батальона две открытки, изданные
дирекцией венского военного архива, начальником которого был
генерал-от-инфантерии Войнович. На одной стороне был изображён русский солдат,
бородатый мужик, которого обнимает скелет. Под карикатурой была подпись: «Der
Tag, an dem das perfide Rusland krepieren wird, wird ein Tag der Erlösung
für unsere ganze Monarchie sein»
[192]
Другая открытка
была сделана в Германской империи. Это был подарок германцев австро-венгерским
воинам. На верху открытки было напечатано: «Viribus unitis»
[193]
ниже помещалась картинка — сэр Грей на виселице: внизу под ним весело отдают честь
австрийский и германский солдаты. Под картинкой стишок из книжки Грейнца
«Железный кулак» — весёлые куплеты о наших врагах. Германские газеты отмечали,
что стихи Грейнца хлёстки, полны неподдельного юмора и непревзойдённого
остроумия. Текст под виселицей в переводе:
