— Господин майор, — осведомился капитан Сагнер у
коменданта военного вокзала. — Согласно приказам по полку, мы едем по
маршруту в Геделле. Команде полагается получить здесь по сто пятьдесят граммов
швейцарского сыра. На последней станции солдатам должны были выдать по сто
пятьдесят граммов венгерской колбасы, но они ничего не получили.
— И здесь вы едва ли чего-нибудь добьётесь, —
по-прежнему улыбаясь, ответил майор. — Мне неизвестен такой приказ для
полков из Чехии. Впрочем, это не моё дело, обратитесь в управление по
снабжению.
— Когда мы отправляемся, господин майор?
— Впереди вас стоит поезд с тяжёлой артиллерией,
направляющийся в Галицию. Мы отправим его через час, господин капитан. На
третьем пути стоит санитарный поезд. Он отходит спустя двадцать пять минут
после артиллерии. На двенадцатом пути стоит поезд с боеприпасами. Он
отправляется десять минут спустя после санитарного, и через двадцать минут
после него мы отправим ваш поезд. Конечно, если не будет каких-либо
изменений, — прибавил он, улыбнувшись, чем совершенно опротивел капитану
Сагнеру.
— Извините, господин майор, — решив выяснить всё
до конца, допытывался Сагнер, — можете ли вы дать справку о том, что вам
ничего не известно о ста пятидесяти граммах швейцарского сыра для полков из
Чехии.
— Это секретный приказ, — ответил, не переставая
приятно улыбаться, комендант воинского вокзала в Будапеште.
«Нечего сказать, сел я в лужу, — подумал капитан
Сагнер, выходя из здания комендатуры. — На кой чёрт я велел поручику
Лукашу собрать командиров и идти вместе с ними и с солдатами на
продовольственный склад?»
Командир одиннадцатой роты поручик Лукаш, согласно
распоряжению капитана Сагнера, намеревался отдать приказ двинуться к складу за
получением швейцарского сыра по сто пятьдесят граммов на человека, но именно в
этот момент перед ним предстал Швейк с несчастным Балоуном. Балоун весь трясся.
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, —
сказал Швейк с обычной для него расторопностью, — дело чрезвычайно
серьёзное. Смею просить, господин обер-лейтенант, справить это дело где-нибудь
в сторонке. Так выразился один мой товарищ, Шпатина из Згоржа, когда был
шафером на свадьбе и ему в церкви вдруг захотелось…
— В чём дело, Швейк? — не вытерпел поручик Лукаш,
который соскучился по Швейку, так же как и Швейк по поручику Лукашу. —
Отойдём.
Балоун поплёлся за ними. Этот великан совершенно утратил
душевное равновесие и в полном отчаянии размахивал руками.
— Так в чём дело, Швейк? — спросил поручик Лукаш,
когда они отошли в сторону.
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, —
выпалил Швейк, — всегда лучше сознаться самому, чем ждать, пока дело
откроется. Вы отдали вполне ясный приказ, господин обер-лейтанант, чтобы Балоун,
когда мы прибудем в Будапешт, принёс вам печёночный паштет и булочку. Получил
ты этот приказ или нет? — обратился Швейк к Балоуну.
Балоун ещё отчаяннее замахал руками, словно защищаясь от
нападающего противника.
— К сожалению, господин обер-лейтенант, — продолжал
Швейк, — этот приказ не мог быть выполнен. Ваш печёночный паштет сожрал я…
Я его сожрал, — повторил Швейк, толкнув в бок обезумевшего Балоуна. —
Я подумал, что печёночный паштет может испортиться. Я не раз читал в газетах,
как целые семьи отравлялись паштетом из печёнки. Раз это произошло в Здеразе,
раз в Бероуне, раз в Таборе, раз в Младой Болеславе, раз в Пршибраме. Все
отравленные умерли. Паштет из печёнки — ужаснейшая мерзость…
Балоун, трясясь всем телом, отошёл в сторону и сунул палец в
рот. Его вырвало.
— Что с вами, Балоун?
— Блю-блю-ю, го-го-сподин об-бе-бер-лей-те-нант, —
между приступами рвоты кричал несчастный Балоун. — Э-э-э-то я
со-со-жрал… — Изо рта страдальца Балоуна лезли также куски станиолевой
обёртки паштета.
— Как видите, господин обер-лейтенант, — ничуть не
растерявшись, сказал Швейк, — каждый сожранный паштет всегда лезет наружу,
как шило из мешка. Я хотел взять вину на себя, а он, болван, сам себя выдал.
Балоун вполне порядочный человек, но сожрёт всё, что ни доверь. Я знал ещё
одного такого субъекта, тот служил курьером в банке. Этому можно было доверить
тысячи. Как-то раз он получал деньги в другом банке, и ему передали лишних
тысячу крон. Он тут же вернул их. Но послать его купить копчёного ошейка на
пятнадцать крейцеров было невозможно: обязательно по дороге сожрёт половину. Он
был таким невоздержанным по части жратвы, что, когда его посылали за ливерными
колбасками, он по дороге распарывал их перочинным ножиком, а дыры залеплял
английским пластырем. Пластырь для пяти маленьких ливерных колбасок обходился
ему дороже, чем одна большая ливерная колбаса.
Поручик Лукаш вздохнул и пошёл прочь.
— Не будет ли каких приказаний, господин
обер-лейтенант? — прокричал вслед ему Швейк, в то время как несчастный
Балоун беспрерывно совал палец в глотку.
Поручик Лукаш махнул рукой и направился к продовольственному
складу. На ум ему пришла парадоксальная мысль: раз солдаты жрут печёночные
паштеты своих офицеров — Австрия выиграть войну не сможет.
Между тем Швейк перевёл Балоуна на другую сторону
железнодорожного пути. По дороге он утешал его, говоря, что они вместе осмотрят
город и оттуда принесут поручику дебреценских сосисок. Представление Швейка о
столице венгерского королевства, естественно, ограничивалось представлением об особом
сорте копчёностей.
— Как бы наш поезд не ушёл, — заныл Балоун,
ненасытность которого сочеталась с исключительной скупостью.
— Когда едешь на фронт, — убеждённо заявил
Швейк, — то никогда не опоздаешь, потому как каждый поезд, отправляющийся
на фронт, прекрасно понимает, что если он будет торопиться, то привезёт на
конечную станцию только половину эшелона. Впрочем, я тебя прекрасно понимаю,
Балоун! Дрожишь за свой карман.
Однако пойти им никуда не удалось, так как вдруг раздалась
команда «по вагонам». Солдаты разных рот возвращались к своим вагонам не солоно
хлебавши. Вместо ста пятидесяти граммов швейцарского сыра, которые им должны
были здесь выдать, они получили по коробке спичек и по открытке, изданной
комитетом по охране воинских могил в Австрии (Вена, XIX/4, ул. Канизиус).
Вместо ста пятидесяти граммов швейцарского сыра им вручили Седлецкое солдатское
кладбище в Западной Галиции с памятником несчастным ополченцам. Этот монумент
был создан скульптором, отвертевшимся от фронта, вольноопределяющимся старшим
писарем Шольцем.
У штабного вагона царило необычайное оживление. Офицеры
маршевого батальона толпились вокруг капитана Сагнера, который взволнованно
что-то рассказывал. Он только что вернулся из комендатуры вокзала и держал в
руках строго секретную телеграмму из штаба бригады, очень длинную, с
инструкциями и указаниями, как действовать в новой ситуации, в которой
очутилась Австрия 23 мая 1915 года.
