Но приказ есть приказ, санитарная комиссия дала приказ
произвести дезинфекцию во всех вагонах эшелона № 728, а потому
преспокойным образом были обрызганы лизолом и горы хлеба, и мешки с рисом. Это
уже говорило о том, что происходит нечто необычное.
Потом всех опять загнали в вагоны, а через полчаса снова
выгнали, так как эшелон пришёл инспектировать дряхленький генерал. Швейк тут же
дал старику подходящее прозвище. Стоя позади шеренги, Швейк шепнул старшему
писарю:
— Ну и дохлятинка.
Старый генерал в сопровождении капитана Сагнера прошёл вдоль
фронта и, желая воодушевить команду, остановился перед одним молодым солдатом и
спросил, откуда он, сколько ему лет и есть ли у него часы. Хотя у солдата часы
были, он, надеясь получить от старика ещё одни, ответил, что часов у него нет.
На это дряхленький генерал-дохлятинка улыбнулся придурковато, как, бывало, улыбался
император Франц-Иосиф, обращаясь к бургомистру, и сказал:
— Это хорошо, это хорошо!
После этого оказал честь стоявшему рядом капралу, спросив,
здорова ли его супруга.
— Осмелюсь доложить, — рявкнул капрал, — я
холост!
На это генерал с благосклонной улыбкой тоже пробормотал
своё:
— Это хорошо, это хорошо!
Затем впавший в детство генерал потребовал, чтобы капитан
Сагнер продемонстрировал, как солдаты выполняют команду: «На первый-второй
рассчитайсь!» И тут же раздалось:
— Первый-второй, первый-второй, первый-второй…
Генерал-дохлятинка это страшно любил. Дома у него было два
денщика. Он выстраивал их перед собой, и они кричали:
— Первый-второй, первый-второй.
Таких генералов в Австрии было великое множество.
Когда смотр благополучно окончился, генерал не поскупился на
похвалы капитану Сагнеру; солдатам разрешили прогуляться по территории вокзала,
так как пришло сообщение, что эшелон тронется только через три часа. Солдаты
слонялись по перрону и вынюхивали, нельзя ли что-нибудь стрельнуть. На вокзале
всегда много народу, и кое-кому из солдат удавалось выклянчить сигарету.
Это было ярким показателем того, насколько повыветрился
восторг прежних, торжественных встреч, которые устраивались на вокзалах для
эшелонов: теперь солдатам приходилось попрошайничать.
К капитану Сагнеру прибыла делегация от «Кружка для
приветствия героев» в составе двух невероятно измождённых дам, которые передали
подарок, предназначенный для эшелона, а именно: двадцать коробочек ароматных
таблеток для освежения рта — реклама одной будапештской конфетной фабрики. Эти
таблетки были упакованы в очень красивые жестяные коробочки. На крышке каждой
коробочки был нарисован венгерский гонвед, пожимающий руку австрийскому
ополченцу, а над ними — сияющая корона святого Стефана. По ободку была выведена
надпись на венгерском и немецком языках: «Für Kaiser, Gott und Vaterland».
[229]
Конфетная фабрика была настолько лояльна, что отдала
предпочтение императору, поставив его перед господом богом.
В каждой коробочке содержалось восемьдесят таблеток, так что
на трёх человек приходилось приблизительно по пяти таблеток. Кроме того,
пожилые изнурённые дамы принесли целый тюк листовок с двумя молитвами,
сочинёнными будапештским архиепископом Гезой из Сатмар-Будафала. Молитвы были
написаны по-немецки и по-венгерски и содержали самые ужасные проклятия по
адресу всех неприятелей. Молитвы были пронизаны такой страстью, что им не
хватало только крепкого венгерского ругательства «Baszorn a
Kristusmarját».
По мнению достопочтенного архиепископа, любвеобильный бог
должен изрубить русских, англичан, сербов, французов и японцев, сделать из них
лапшу и гуляш с красным перцем. Любвеобильный бог должен купаться в крови
неприятелей и перебить всех врагов, как перебил младенцев жестокий Ирод.
Преосвященный архиепископ будапештский употребил в своих молитвах, например,
такие милые выражения, как: «Бог да благословит ваши штыки, дабы они глубоко
вонзались в утробы врагов. Да направит наисправедливейший господь
артиллерийский огонь на головы вражеских штабов. Милосердный боже, соделай так,
чтоб все враги захлебнулись в своей собственной крови от ран, которые им
нанесут наши солдаты». Следует ещё раз отметить, что этим молитвам не хватало
только: «Baszom a Kristusmarját!»
Передав всё это, дамы выразили капитану Сагнеру своё
страстное желание присутствовать при раздаче подарков. Одна из них даже
отважилась попросить разрешения обратиться с речью к солдатам, которых она
называла не иначе как «unsere braven Feldgrauen».
[230]
Обе
состроили ужасно обиженные мины; когда капитан Сагнер отверг их просьбу. Между
тем подарки были переправлены в вагон, где помещался склад. Достопочтенные дамы
обошли солдатский строй, причём одна из них не преминула похлопать по щеке
бородатого Шимека из Будейовиц. Шимек, не будучи осведомлён о высокой миссии
дам, по-своему расценил такое поведение и после их ухода сказал своим
товарищам:
— Ну и нахальные же эти шлюхи. Хоть бы мордой вышла, а
то ведь цапля цаплей. Кроме тощих ног, ничего нет, а страшна как смертный грех,
и этакая старая карга ещё заигрывает с солдатами!..
На вокзале всё пришло в смятение. Выступление Италии вызвало
здесь панику: два эшелона с артиллерией были задержаны и посланы в Штирию.
Эшелон боснийцев, по неизвестным причинам, ждал отправления третий день. О нём
совершенно забыли и потеряли из виду. Боснийцы целых два дня не получали обеда
и ходили в Новый Пешт христарадничать. Здесь, кроме злобной матерщины
возмущённо жестикулирующих, брошенных на произвол судьбы боснийцев, ничего не
было слышно. Вскоре маршевый батальон Девяносто первого полка был опять согнан,
и солдаты расселись по вагонам. Однако через минуту батальонный ординарец
Матушич вернулся из станционной комендатуры с сообщением, что поезд отправят
только через три часа. Ввиду этого только что собранных солдат снова выпустили
из вагонов.
Перед самым отходом поезда в штабной вагон влетел страшно
взволнованный подпоручик Дуб и обратился к капитану Сагнеру с просьбой
немедленно арестовать Швейка. Подпоручик Дуб ещё в бытность свою преподавателем
гимназии прослыл доносчиком. Он любил поговорить с солдатом, выведать его
убеждения, пользуясь случаем — наставить его и разъяснить, почему они воюют и
за что они воюют.
Во время обхода он увидел за вокзалом стоявшего у фонаря
Швейка, который с интересом рассматривал плакат какой-то благотворительной
военной лотереи. На плакате был изображён австрийский солдат, штыком
пригвоздивший к стене оторопелого бородатого казака.
