Швейк подошёл к Балоуну:
— Покажи язык!
Балоун высунул язык, после чего Швейк обратился к
присутствующим:
— Так я и знал. Он сожрал своего ученика! Признавайся,
когда ты его сожрал? В тот день, когда ваши опять пошли в Клокоты? Правда?
Балоун в отчаянии молитвенно сложил руки и воскликнул:
— Оставьте меня, братцы! Ещё и такое слышать от своих
товарищей!
— Мы вас за это не осуждаем, — сказал
вольноопределяющийся. — Наоборот, это доказывает, что из вас выйдет
хороший солдат. Когда во время наполеоновских войн французы осаждали Мадрид,
испанец, комендант города, чтобы с голоду не сдать крепость, без соли съел
своего адъютанта. Это действительно жертва, потому что посоленный адъютант был
бы безусловно съедобнее. Господин старший писарь, как фамилия адъютанта нашего
батальона? Циглер? Уж очень он тощий. Таким не накормишь и одну маршевую роту.
— Посмотрите-ка, — сказал старший писарь
Ванек, — у Балоуна в руках чётки.
И действительно, Балоун в великом горе своём искал спасения
в фисташковых бусинках производства венской фирмы Мориц Левенштейн.
— Они тоже из Клокот, — печально доложил
Балоун, — раньше, чем мне их принесли, плакали у нас два гусёнка. Вот было
мясо! Одна мякоть!
Вскоре пришёл приказ по всему эшелону — через четверть часа
отправляться. Но никто этому не поверил, и случилось так, что, несмотря на все
предосторожности, кое-кто отстал. Когда поезд тронулся, недосчитались
восемнадцати человек, в том числе и взводного из двенадцатой маршевой роты
Насакло. Поезд уже давно скрылся за Ишатарчей, а взводный всё ещё торговался в
неглубокой лощине, в акациевой рощице за вокзалом, с какой-то проституткой,
которая требовала с него пять крон, тогда как он предлагал ей в награду за
выполненную уже службу одну крону или несколько оплеух.
Под конец он произвёл с ней расчёт оплеухами с такой силой,
что на её рёв сбежались люди с вокзала.
Глава III
Из Хатвана на галицийскую границу
Во время пути по железной дороге в батальоне, которому
предстояло ещё пешком пройти от Лаборца в Восточной Галиции до фронта и там
добыть воинскую славу, не прекращались странные разговоры, в той или иной мере
отдававшие душком государственной измены. Так было в вагоне, где ехали
вольноопределяющийся и Швейк; то же самое, хотя и в меньших масштабах,
происходило повсюду. Даже в штабном вагоне царило недовольство, так как в
Фюзешабони из полка пришёл приказ по армии, согласно которому порция вина
офицерам уменьшалась на одну восьмую литра. Конечно, не был забыт и рядовой
состав, которому паёк саго сокращался на десять граммов. Это выглядело тем
загадочнее, что никто на военной службе и не видывал саго.
Тем не менее приказ следовало довести до сведения старшего
писаря Баумтанцеля. Он же страшно оскорбился и почувствовал себя обворованным,
так как, по его словам, саго теперь — дефицитный продукт, и за кило он мог бы
получить не меньше восьми крон.
В Фюзешабони выяснилось, что в одной из рот пропала полевая
кухня, а между тем именно на этой станции должны были наконец сварить гуляш с
картофелем, на который возлагал такие надежды «генерал-от-сортиров».
В результате проведённого расследования установили, что
злосчастная полевая кухня вообще не выезжала из Брука и, наверно, до сих пор
стоит где-нибудь там, за бараком № 186, холодная и забытая.
Как выяснилось впоследствии, персонал этой полевой кухни
накануне был посажен на гауптвахту за дебоширство в городе и ухитрился остаться
там на всё время, пока его маршевая рота проезжала по Венгрии.
Маршевая рота, оставшаяся без кухни, была прикреплена на
довольствие к другой полевой кухне. Правда, здесь не обошлось без скандала,
потому что между солдатами обеих рот, выделенными для чистки картошки, начались
контроверзии; те и другие заявили, что они не болваны и работать на других не
собираются. Пока они спорили, обнаружилось, что, собственно, вся история с
гуляшом и картошкой была лишь ловким манёвром. Солдат тренировали на тот
случай, если на передовой будут варить гуляш и придёт приказ «alles zuruck!».
Тогда гуляш выльют из котлов и солдаты останутся не солоно хлебавши.
Хотя подготовка в дальнейшем не имела трагических
последствий, в данный момент она была весьма полезна. Теперь, когда дело дошло
до раздачи гуляша, послышалась команда: «По вагонам!» И эшелон повезли дальше,
в Мишкольц. Но и в Мишкольце гуляша не выдавали, так как на другом пути стоял
поезд с русскими пленными, а потому солдат не выпускали из вагонов. Зато им
была предоставлена полная свобода предаваться мечтам о том, что гуляш раздадут
в Галиции, когда они вылезут из поезда. Тогда гуляш признают испорченным,
негодным к употреблению и выбросят.
Гуляш отправили в Тисалок, в Зомбор. Солдаты уж совсем
отчаялись получить его, как вдруг поезд остановился в Новом Месте у Шятора, где
под котлами снова развели огонь, гуляш разогрели и, наконец, роздали.
Станция была перегружена. Сначала должны были отправить два
поезда с боеприпасами, за ними — два эшелона артиллерии и поезд с понтонными
отрядами. Здесь скопились, можно сказать, поезда всевозможных частей армии.
За вокзалом гонведы-гусары поймали двух польских евреев,
отняли у них корзину с водкой и, придя в хорошее настроение, вместо платы били
их по мордам. Делали они это, по-видимому, с разрешения начальства, так как
рядом стоял их ротмистр и, глядя на эту сцену, довольно улыбался. Тем временем
за складом другие гонведы-гусары залезли под юбки чернооких дочерей избитых
евреев.
На станции стоял также состав, в котором на фронт везли
самолёты. На втором пути ждали отправки вагоны, тоже нагруженные орудиями и
самолётами, но уже выбывшими из строя. Тут были свалены подбитые самолёты и
развороченные гаубицы. Всё крепкое и новое ехало туда, на фронт, остатки же
былой славы отправлялись в тыл для ремонта и реконструкции.
Подпоручик Дуб убеждал солдат, собравшихся около разбитых
орудий и самолётов, что это военные трофеи. Но вдруг он заметил, что неподалёку
от него, в центре другой группы, стоит Швейк и тоже что-то объясняет. Подойдя
поближе, подпоручик услышал рассудительный голос Швейка:
— Что там ни говори, а всё же это трофеи. Оно, конечно,
на первый взгляд очень подозрительно, особливо когда на лафете ты читаешь «k.
u. k. Artillerie-Division».
[258]
Очевидно, дело обстояло так:
орудие попало к русским, и нам пришлось его отбивать, а такие трофеи много
ценнее, потому что… Потому что, — вдохновенно воскликнул он, завидев
подпоручика Дуба, — ничего нельзя оставлять в руках неприятеля. Это всё
равно как с Перемышлем или с тем солдатом, у которого во время боя противник
вырвал из рук походную фляжку. Это случилось ещё во времена наполеоновских
войн. Ну, солдат ночью отправился во вражеский лагерь и принёс свою флягу
обратно. Да ещё заработал на этом, так как ночью у неприятеля выдавали водку.
