Из угла, где лежал Швейк, послышался громкий зевок и слова,
произносимые во сне: «Вы правы, пани Мюллерова, бывают случаи удивительного
сходства. В Кралупах устанавливал насосы для колодцев пан Ярош. Он, как две
капли воды, был похож на часовщика Лейганца из Пардубиц, а тот, в свою очередь,
страшно был похож на Пискора из Ичина, а все четверо на неизвестного
самоубийцу, которого нашли повесившимся и совершенно разложившимся в одном
пруду около Индржихова Градца, прямо под железнодорожной насыпью, где он,
вероятно, бросился под поезд…» Новый сладкий зевок, и все услышали продолжение:
«Всех остальных присудили к большому штрафу, а завтра сварите, пани Мюллерова,
лапшу…» Швейк перевалился на другой бок и снова захрапел. В это время между поваром-оккультистом
Юрайдой и вольноопределяющимся начались дебаты о предугадывании будущего.
Оккультист Юрайда считал, что хотя на первый взгляд кажется
бессмысленным шутки ради писать о том, что совершится в будущем, но,
несомненно, и такая шутка очень часто оказывается пророческой, если духовное
зрение человека под влиянием таинственных сил проникает сквозь завесу
неизвестного будущего. Вся последующая речь Юрайды была сплошной завесой. Через
каждую фразу он поминал завесу будущего, пока наконец не перешёл на
регенерацию, то есть восстановление человеческого тела, приплёл сюда
способность инфузорий восстанавливать части своего тела и закончил заявлением,
что каждый может оторвать у ящерицы хвост, а он у неё отрастёт снова.
Телефонист Ходоунский прибавил к этому, что если бы люди
обладали той же способностью, что и ящерицы, то было бы не житьё, а масленица.
Скажем, например, на войне оторвёт кому-нибудь голову или другую какую часть
тела. Для военного ведомства это было бы очень удобно, ведь тогда в армии не было
бы инвалидов. Один австрийский солдат, у которого беспрерывно росли бы ноги,
руки, голова, был бы, безусловно, ценнее целой бригады.
Вольноопределяющийся заявил, что в настоящее время,
благодаря достижениям военной техники, неприятеля с успехом можно рассечь
поперёк, хотя бы даже и на три части. Существует закон восстановления отдельной
части тела у некоторых инфузорий, каждый отрезок инфузории возрождается и
вырастает в самостоятельный организм. В аналогичном случае после каждой битвы
австрийское войско, участвовавшее в бою, утраивалось бы, удесятерялось бы, из
каждой ноги развивался бы новый свежий пехотинец.
— Если бы вас слышал Швейк, — заметил старший
писарь Ванек, тот бы, по крайней мере, привёл нам какой-нибудь пример.
Швейк тотчас реагировал на свою фамилию и пробормотал:
— Hier!
Доказав свою дисциплинированность, он захрапел снова.
В полуоткрытую дверь вагона всунулась голова подпоручика
Дуба.
— Швейк здесь? — спросил он.
— Так точно, господин лейтенант. Спит, — ответил
вольноопределяющийся.
— Если я спрашиваю о Швейке, вы, вольноопределяющийся,
должны немедленно вскочить и позвать его.
— Нельзя, господин лейтенант, он спит.
— Так разбудите его! Удивляюсь, вольноопределяющийся,
как вы сразу об этом не догадались. Вы должны быть более любезны по отношению к
своим начальникам! Вы меня ещё не знаете. Но когда вы меня узнаете…
Вольноопределяющийся начал будить Швейка:
— Швейк, пожар! Вставай!
— Когда был пожар на мельнице Одколека, —
забормотал Швейк, поворачиваясь на другой бок, — даже с Высочан приехали
пожарные…
— Изволите видеть, — спокойно доложил
вольноопределяющийся подпоручику Дубу. — Бужу его, но толку никакого.
Подпоручик Дуб рассвирепел:
— Как фамилия, вольноопределяющийся?
— Марек.
— Ага, это тот вольноопределяющийся Марек, который всё
время сидел под арестом?
— Так точно, господин лейтенант. Прошёл я, как
говорится, одногодичный курс в тюрьме и был реабилитирован, а именно: по
оправдании в дивизионном суде, где была доказана моя невиновность, я был
назначен батальонным историографом с оставлением мне звания
вольноопределяющегося.
— Долго им вы не будете! — заорал подпоручик Дуб,
побагровев от гнева. Цвет его лица менялся так быстро, что создавалось
впечатление, будто кто-то хлестал его по щекам. — Я позабочусь об этом!
— Прошу, господин лейтенант, направить меня по
инстанции к рапорту, — с серьёзным видом сказал вольноопределяющийся.
— Не шутите со мной, — не унимался подпоручик
Дуб. — Я вам покажу рапорт! Мы ещё с вами встретимся, но вам от этой встречи
здорово солоно придётся! Вы меня узнаете, если до сих пор ещё не узнали!
Обозлённый подпоручик Дуб ушёл, в волнении позабыв о Швейке,
хотя минуту тому назад намеревался позвать его и приказать: «Дыхни на меня!»
Это было последней возможностью уличить Швейка в незаконном употреблении
алкоголя.
Через полчаса подпоручик Дуб опомнился и вернулся к вагону.
Но теперь уже было поздно — солдатам роздали чёрный кофе с ромом.
Швейк уже встал и на зов подпоручика Дуба выскочил из вагона
с быстротой молодой серны.
— Дыхни на меня! — заорал подпоручик Дуб.
Швейк выдохнул на него весь запас своих лёгких. Словно
горячий ветер пронёс по полю запах винокуренного завода.
— Чем это от тебя так разит, прохвост?
— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, от меня разит
ромом.
— Попался, негодяй! — злорадствовал подпоручик
Дуб. — Наконец-то я тебя накрыл!
— Так точно, господин лейтенант, — совершенно
спокойно согласился Швейк, — только что мы получили ром к кофе, и я
сначала выпил ром. Но если, господин лейтенант, вышло новое распоряжение и
следует пить сначала кофе, а потом ром, прошу простить. Впредь этого не будет.
— А отчего же ты так храпел, когда я был здесь полчаса
назад? Тебя даже добудиться не могли.
— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, я всю ночь не
спал, так как вспоминал о том времени, когда мы были на манёврах около
Веспрема. Первый и Второй армейские корпуса, исполнявшие роль неприятеля, шли
через Штирию и Западную Венгрию и окружили наш Четвёртый корпус,
расквартированный в Вене и в её окрестностях, где у нас всюду построили
крепости. Они нас обошли и подошли к мосту, который сапёры наводили с правого
берега Дуная. Мы готовились к наступлению, а к нам на помощь должны были
подойти войска с севера, а затем также с юга, от Осека. Тогда зачитывали
приказ, что к нам на помощь идёт Третий армейский корпус, чтобы, когда мы
начнём наступление против Второго армейского корпуса, нас не разбили между
озером Балатон и Пресбургом. Да напрасно! Мы уже должны были победить, но
затрубили отбой — и выиграли те, с белыми повязками.
