Кунерт совершенно обалдел и поплёлся за Швейком к штабному
вагону.
Подпоручик Дуб, высовываясь из окна, заорал:
— Что вам здесь нужно, негодяи?
— Держись с достоинством, — советовал Швейк
Кунерту, вталкивая его в вагон.
В коридор вагона вошёл поручик Лукаш, а за ним капитан
Сагнер. Поручик Лукаш, переживший столько неприятностей из-за Швейка, был очень
удивлён, ибо лицо Швейка утратило обычное добродушие и не имело знакомого всем
милого выражения. Скорее наоборот, на нём было написано, что произошли новые
неприятные события.
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, —
сказал Швейк, — дело идёт о рапорте.
— Только, пожалуйста, не валяй дурака, Швейк! Мне это
уже надоело.
— С вашего разрешения, я ординарец вашей маршевой роты,
а вы, с вашего разрешения, изволите быть командиром одиннадцатой роты. Я знаю,
это выглядит очень странно, но я знаю также и то, что господин лейтенант Дуб
подчинён вам.
— Вы, Швейк, окончательно спятили! — прервал его
поручик Лукаш. — Вы пьяны и лучше всего сделаете, если уйдёте отсюда.
Понимаешь, дурак, скотина?!
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, —
сказал Швейк, подталкивая вперёд Кунерта, — это похоже на то, как однажды
в Праге испытывали защитную решётку, чтоб никого не переехало трамваем. В
жертву принёс себя сам изобретатель, а потом городу пришлось платить его вдове
возмещение.
Капитан Сагнер, не зная, что сказать, кивал в знак согласия
головой, в то время как лицо поручика Лукаша выражало полнейшее отчаяние.
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, обо всём
следует рапортовать, — неумолимо продолжал Швейк. — Ещё в Бруке вы
говорили мне, господин обер-лейтенант, что уж если я стал ординарцем роты, то у
меня есть и другие обязанности, кроме всяких приказов. Я должен быть
информирован обо всём, что происходит в роте. На основании этого распоряжения я
позволю себе доложить вам, господин обер-лейтенант, что господин лейтенант Дуб
ни с того ни с сего надавал пощёчин своему денщику. Осмелюсь доложить, господин
обер-лейтенант, я об этом и говорить бы не стал, но раз господин лейтенант Дуб
является вашим подчинённым, я решил, что мне следует рапортовать.
— Странная история, — задумался капитан
Сагнер. — Почему вы всё время, Швейк, подталкиваете к нам Кунерта?
— Осмелюсь доложить, господин батальонный командир, обо
всём следует рапортовать. Он глуп, ему господин лейтенант Дуб набил морду, а
ему совестно одному идти с рапортом. Господин капитан, извольте только
взглянуть, как у него трясутся колени, он еле жив, оттого что должен идти с
рапортом. Не будь меня, он никогда не решился бы пойти с рапортом. Вроде того
Куделя из Бытоухова, который на действительной службе до тех пор ходил на
рапорт, пока его не перевели во флот, где он дослужился до корнета, а потом на
каком-то острове в Тихом океане был объявлен дезертиром. Потом он там женился и
беседовал как-то с путешественником Гавласой, который никак не мог отличить его
от туземца. Вообще очень печально, когда из-за каких-то идиотских пощёчин
приходится идти на рапорт. Он вообще не хотел сюда идти, говорил, что сюда не
пойдёт. Он получил этих оплеух столько, что теперь даже не знает, о которой
оплеухе идёт речь. Он сам никогда бы не пошёл сюда и вообще не хотел идти на
рапорт. Он и впредь, позволит себя избивать сколько влезет. Осмелюсь доложить,
господин капитан, посмотрите на него: он со страху обделался. С другой же
стороны, он должен был тотчас же пожаловаться, потому что получил несколько
пощёчин. Но он не отважился, так как знал, что лучше, как писал один поэт, быть
«скромной фиалкой». Он ведь состоит денщиком у господина лейтенанта Дуба.
Подталкивая Кунерта вперёд, Швейк сказал ему:
— Да не трясись же ты как осиновый лист!
Капитан Сагнер спросил Кунерта, как было дело. Кунерт, дрожа
всем телом, заявил, что господин капитан могут обо всём расспросить самого
господина лейтенанта. Вообще господин лейтенант Дуб по морде его не бил.
Иуда Кунерт, не переставая дрожать, заявил даже, что Швейк
всё выдумал.
Этому печальному событию положил конец сам подпоручик Дуб,
который вдруг появился и закричал на Кунерта:
— Хочешь получить новые оплеухи?
Всё стало ясно, и капитан Сагнер прямо заявил подпоручику
Дубу:
— С сегодняшнего дня Кунерт прикомандировывается к
батальонной кухне, что же касается нового денщика, обратитесь к старшему писарю
Ванеку.
Подпоручик Дуб взял под козырёк и, уходя, бросил Швейку:
— Бьюсь об заклад, вам не миновать петли!
Когда Дуб ушёл, Швейк растроганно и по-дружески обратился к
поручику Лукашу:
— В Мниховом Градиште был один такой же господин. Он то
же самое сказал другому господину, а тот ему в ответ: «Под виселицей
встретимся».
— Ну и идиот же вы, Швейк! — с сердцем воскликнул
поручик Лукаш. — Но не вздумайте, по своему обыкновению, ответить: «Так
точно — я идиот».
— Frappant!
[279]
— воскликнул капитан
Сагнер, высовываясь в окно. Он с радостью спрятался бы обратно, но было поздно;
несчастье уже совершилось: под окном стоял подпоручик Дуб.
Подпоручик Дуб выразил своё сожаление по поводу того, что
капитан Сагнер ушёл, не выслушав его выводов относительно наступления на
Восточном фронте.
— Если мы хотим как следует понять это колоссальное
наступление, — кричал подпоручик Дуб в окно, — мы должны отдать себе
отчёт в том, как развернулось наступление в конце апреля. Мы должны были
прорвать русский фронт и наиболее выгодным местом для этого прорыва сочли фронт
между Карпатами и Вислой.
— Я с тобой об этом не спорю, — сухо ответил
капитан Сагнер и отошёл от окна.
Через полчаса, когда поезд снова двинулся в путь по
направлению к Саноку, капитан Сагнер растянулся на скамье и притворился спящим,
чтобы подпоручик Дуб не приставал к нему со своими глупостями относительно
наступления.
В вагоне, где находился Швейк, недоставало Балоуна. Он
выпросил себе разрешение вытереть хлебом котёл, в котором варили гуляш. В
момент отправления Балоун находился на платформе с полевыми кухнями и, когда
поезд дёрнуло, очутился в очень неприятном положении, влетев головой в котёл.
Из котла торчали только ноги. Вскоре он привык к новому положению, и из котла
опять раздалось чавканье, вроде того, какое издаёт ёж, охотясь за тараканами.
Потом послышался умоляющий голос Балоуна:
