— К чему вы всё это мне рассказываете? —
подозревая неладное, крикнул подпоручик Дуб, которого рассказ окончательно
отрезвил.
— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, это к вам не
относится, но раз уж мы разговорились…
Подпоручику Дубу в этот момент показалось, что Швейк его
оскорбил, и так как он почти пришёл в себя, то заорал:
— Ты меня узнаёшь! Как ты стоишь?
— Осмелюсь доложить, плохо стою, я забыл, осмелюсь
доложить, поставить пятки вместе, носки врозь! Сейчас это сделаю. — Швейк
по всем правилам вытянулся во фронт.
Подпоручик Дуб раздумывал, что бы этакое ему ещё сказать, и
в конце концов выговорил лишь:
— Смотри у меня, чтобы это было в последний раз! —
И как бы в дополнение повторил своё старое присловье, немного изменив его: — Ты
меня ещё не знаешь! Но я-то тебя знаю!
Отходя от Швейка, подпоручик Дуб с похмелья подумал: «Может,
на него больше подействовало бы, если бы я сказал: «Я тебя, братец, уже давно
знаю с плохой стороны».
Затем подпоручик Дуб позвал своего денщика Кунерта и
приказал раздобыть кувшин воды.
Кунерт, надо отдать ему справедливость, потратил немало
времени на поиски в Турове-Волске кувшина воды.
Кувшин ему наконец удалось выкрасть у священника. А воду в
кувшин он начерпал из наглухо заколоченного досками колодца. Для этого ему,
разумеется, пришлось оторвать несколько досок. Колодец был заколочен, так как
подозревали, что вода в нём тифозная.
Однако подпоручик Дуб выпил целый кувшин без всяких
последствий, чем ещё раз подтвердилась верность старой пословицы: «Доброй
свинье всё впрок».
Все жестоко ошиблись, думая, что будут ночевать в
Турове-Волске.
Поручик Лукаш позвал телефониста Ходоунского, старшего
писаря Ванека, ординарца роты Швейка и Балоуна. Приказ был прост: они оставляют
оружие в санитарной части и немедленно выступают по просёлочной дороге на Малый
Поланец, а потом вниз вдоль реки в юго-восточном направлении на Лисковец.
Швейк, Ванек и Ходоунский — квартирьеры. Они должны
подыскать места для ночлега роты, которая придёт вслед за ними через час,
максимум полтора. Балоуну надлежит распорядиться, чтобы на квартире, где будет
ночевать он, то есть поручик Лукаш, зажарили гуся, а остальным трём следить за
Балоуном, чтобы он не сожрал половины. Кроме того, Ванек со Швейком должны
купить свинью для роты, весом сообразно положенной норме мяса на всю роту.
Ночью будут готовить гуляш. Места для ночлега солдат должны быть вполне
приличными: избегать завшивленных изб, чтобы солдаты как следует отдохнули, так
как рота выступает уже в половине седьмого утра из Лисковца через Кросенку на
Старую Соль.
Батальон теперь уже не нуждался в деньгах. Бригадное
интендантство в Саноке выплатило ему авансом за предстоящую бойню. В кассе роты
лежало свыше ста тысяч крон, и старший писарь Ванек получил приказ по прибытии
на место (под этим подразумевались окопы) подсчитать и выплатить роте перед
смертью бесспорно причитающуюся компенсацию за недополученные обеды и хлебные
пайки.
Пока все четверо готовились в путь, появился местный
священник и роздал солдатам листовку с «Лурдской песней», в зависимости от национальности
солдат каждому на его языке. У него был целый тюк этой песни; ему оставило их
для раздачи проходящим воинским частям лицо высокого воинского духовного сана,
проезжавшее с какими-то девками по опустошённой Галиции на автомобиле.
Где в долину сбегает горный склон,
Всем благовестит колокольный звон:
Аве, аве, аве, Мария! Аве, аве, аве, Мария!
Юницу Бернарду ведёт святой дух
К берегу речному, на зелёный луг.
Аве!
Видит юница — лучи над скалой,
Стан осиянный и лик святой.
Аве!
Мило украшены платом лиловым
Да голубеньким поясом новым.
Аве!
Обвиты чёток нитью живой
Руки пречистой и всеблагой.
Аве!
Ах, изменилась Бернарда лицом:
Отблеск небесных лучей на нём.
Аве!
Став на колени, молитвы творит,
А матерь божья ей говорит:
Аве!
Дитя я смогла без греха зачать
И хочу заступницей вашей стать!
Аве!
В торжественных шествиях мой набожный народ
Пускай сюда приходит, мне честь воздаёт.
Аве!
Да будет свидетелем мраморный храм,
Что я здесь милость являть буду вам.
Аве!
А ты их, журчащий родник, зови.
Будь им порукой моей любви.
Аве!
О, славься, долина из долин,
В которой процвёл сей райский крин!
Аве!
Прообраз горних — пещера твоя,
Владычица наша небесная!
Аве!
Преславный, радостный день — вот он:
Тянутся процессии к тебе на поклон.
Аве!
Ты хотела заступницей верных быть:
Удостой и нас свой взор склонить.
Аве!
Звездой путеводной встав впереди,
К престолу господню нас приведи.
Аве!
Не лиши, пресвятая, любви своей
И нас материнской лаской овей.
Аве!
В Турове-Волске было много отхожих мест, и там повсюду валялись
бумажки с «Лурдской песней».
Капрал Нахтигаль с Кашперских гор достал у запуганного еврея
бутылку водки, собрал несколько приятелей, и они стали петь немецкий текст
«Лурдской песни», без припева «Аве», на мотив песни «Принц Евгений».
Когда стемнело, передовой отряд, которому следовало
позаботиться о ночлеге для одиннадцатой роты, попал в небольшую рощу у речки.
Эта роща должна была привести к Лисковцу. Дорога стала дьявольски трудной.
Балоун впервые очутился в такой ситуации, когда идёшь неизвестно
куда. Всё — и темнота, и то, что их выслали вперёд разыскивать квартиры, —
казалось ему необыкновенно таинственным; его вдруг охватило страшное
подозрение, что это неспроста.
— Товарищи, — тихо сказал он, спотыкаясь по
дороге, которая шла вдоль реки, — нас принесли в жертву.
— Как так? — тоже тихо, но строго прикрикнул на
него Швейк.
— Товарищи, не будем шуметь, — умоляющим голосом
просил Балоун. — У меня уже мурашки по коже бегают. Я чувствую: они нас
услышат и начнут стрелять, я это знаю. Они нас послали вперёд, чтобы мы
разведали, нет ли поблизости неприятеля, а когда услышат стрельбу, то сразу
узнают, что дальше идти нельзя. Мы, товарищи, разведывательный патруль, как
меня учил капрал Терна.
